Любовь и фантастика (сборник)
Шрифт:
– Династию, а не диначтию, – шепотом сказал Юстин.
– Чего? – тонкогубый прищурился.
– Династию, – сказал Юстин. – А не диначтию.
– А ты откуда знаешь, ублюдок?
– От ублюдка слышу, – Юстин даже чуть-чуть усмехнулся. – Говорят, «Золотарь трубочиста пятнышком попрекает».
– Ты, может быть, даже грамотный? – после паузы поинтересовался тонкогубый.
– Может быть, – сказал Юстин.
– А-а, – тонкогубый отвернулся, будто потеряв к Юстину интерес.
– Ребята, – сказал Акир, окончательно растерявший всю свою браваду. – Ребята… Ну не может так быть. Не бастард я. И ты, –
И Акир запнулся. Смуглое лицо его сделалось медным из-за прилива крови.
– А то ты не знаешь, как это бывает, – сказал в наступившей тишине веснушчатый парень лет двадцати. – К нам на хутор Краснобровый ездил, как к себе домой. Кто из девок понравится – готово, родителей не спрашивает и колечек не дарит, тут-таки и свадьба на один день…
Акир замотал головой:
– Нет. Моя мать из дому не выезжала даже… Мой отец – охотник!
– Охотник, – хмыкнул тонкогубый. – Большой охотник до баб.
Акир вскочил и кинулся на тонкогубого; кто-то бросился разборонять, но по несчастной случайности получил в нос, разозлился и включился в драку на правах участника. Пролилась первая кровь; Юстин отошел в сторону, взял ведро с водой, стоявшее у порога, и опрокинул на дерущихся.
На него окрысились:
– Дурак! Домохранец вонючий!
Драка сменилась перебранкой. Юстин смотрел, как Акир вытирает разбитый нос, как у веснушчатого стремительно заплывает глаз, как жилистый, бранясь по-черному, пытается отжать полы мокрой рубахи – а перед глазами у него стояли яблоки, медленно валящиеся в высокую траву одно за другим.
И как трава покачивается, смыкаясь.
Теперь все смотрели на него.
– Я не хочу умирать, – жестко сказал Юстин. – Это вы, домохраний корм, можете друг другу носы разбивать. Давайте, лупите друг друга… Братья-бастарды, вас же отобрали, вымыли, накормили и в чистое переодели. Сказать, кого в чистое переодевают? И что с ним потом делают? Или сами знаете?
– Сядь, мальчик, – негромко сказал жилистый с серьгой. – Не отец семейства, чай, чтобы перед ужином добру учить.
– Ты тоже не отец семейства, – бросил Юстин. – И он, – кивнул на тонкогубого, стремительно теряющего этот свой признак из-за разбитой, быстро распухающей губы. – Тут не спорить, кто главный, тут выбираться надо, нас тут девятнадцать здоровых лбов…
Сделалось тихо. Жилистый медленно обводил взглядом «братьев-бастардов» – Юстин видел, как он молча вербует себе сторонников.
– У них сабли, – тихонько предположил веснушчатый, тот самый, на чей хутор Краснобровый ездил, как к себе домой. – И потом, дверь не выломать…
– Тебя как зовут? – спросил Юстин у жилистого.
Тот почему-то вздрогнул. Скривил губы:
– Ну, Радимом…
– Ты, Радим, не кузнец случайно?
– Ну, кузнец, – сказал жилистый после паузы. – А ты откуда знаешь?
– А сильный ты, – Юстин смотрел жилистому в глаза, лесть его была безыскусна, как бревно. – Посмотри, брат, мог бы ты эту дверь сломать?
Радим ответил взглядом на взгляд. Хмыкнул:
– Дешево же ты меня покупаешь, брат-бастард.
Они
Юстин, никогда не имевший настоящих друзей, в течение получаса обрел восемнадцать почти родных человек. Радим на поверку оказался не только тщеславным и сильным, но и умным, отважным парнем. Тучного звали Флором, у него обнаружилась необыкновенная память – он до последней мелочи помнил, кто из стражников на их пути где стоял, чем был вооружен и куда смотрел.
Этот длинный день представлялся Юстину одним из самых страшных – и самых лучших в его жизни. Ведь несмотря на страх смерти, несмотря на все, что пришлось пережить, а может быть, благодаря этому – они любили друг друга, как только могут любить настоящие братья. Почти у всех были невесты и жены, у некоторых – дети, у некоторых – старые матери; все знали, для чего жить, всем нужно было выжить, и Юстин, как мог, убеждал их в том,, что спасение – возможно.
У Радима был годовалый сын, и Юстин поклялся брату, что если во время побега Юстин спасется, а Радим нет – то Юстин обязательно доберется до поселка Липы и расскажет все Радимовой жене, и передаст, что деньги зарыты в просмоленном мешке под елкой, и что ждать ей надлежит год, а потом выходить замуж, чтобы малый Ронька без мужской руки не рос…
Однако чем дальше готовился побег, тем яснее становилось, что Радиму сына не видать. Железную дверь не способны были снять с петель и сорок кузнецов, а не то что один. А если бы и удалось как-то выбраться из узилища – в узких коридорах девятнадцать невооруженных парней не имели никакого преимущества перед парой-тройкой вооруженных и обученных стражников.
Лихорадочное возбуждение сменялось унынием и готово было смениться тоской – когда за дверью послышались шаги, скрежетнул засов и на пороге встал некто в черном, одеждой похожий на лекаря, но с саблей на боку. Пришелец был гладко выбрит, голубоглаз, улыбался широко и жестоко; девятнадцать братьев-бастардов попятились, кто сидел – вскочил, что стоял – отшатнулся.
– Здравствуйте, мальчики, – весело сказал вошедший.
У него были длинные светлые волосы, зачесанные назад и собранные в косичку. И еще у него были крупные, не прилегающие к голове уши.
– Надеюсь, вас никто тут не обидел? – поинтересовался незнакомец все так же весело; знакомые слова в его устах звучали непривычно, хотя и вполне разборчиво.
Бастарды молчали. Переглядывались; за спиной у незнакомца стеной стояла стража.
– Вы уже догадались, зачем вы здесь? – спросил длинноволосый.
Юстин с тоской смотрел через его плечо. Стражников собралось человек десять, а может, и больше. Попытка побега была обречена.
– Что ты там увидел?
Юстин не сразу понял, что вопрос обращен к нему. Отступил на шаг; веселые – и очень холодные – глаза незнакомца глядели ему в переносицу.