Любовь и корона
Шрифт:
Гвардейцы подошли к нему под благословение и поцеловали его руку.
– Что вам нужно, чада мои, от меня? – приветливо спросил священник.
– Мы пришли просить тебя, батюшка, отправить панихиду над могилой болярина Артемия и его сострадальцев, – отозвался один из офицеров.
Священник призадумался.
– Аль боишься, батюшка? – заметил тот из пришедших, который вступил в разговор со священником и, как казалось, был вожаком своих товарищей.
– Не пугайся, батюшка, – подхватил один из них, – теперь совсем иное время, все вздохнули посвободнее, ныне правительствует государством благоверная великая княгиня Анна, а
– Не страха ради иудейска призадумался я, – начал кротко священник, наставительно погрозив пальцем говорившему, – задумался я о другом; вот ведь и вы, чада мои, пришли сюда только тогда, когда стало не боязно сделать это…
– Не кори нас этим, – отозвался один из гвардейцев, – мы, в свою очередь, отстрадали в самое опасное время за нашу матушку, правительницу; вон посмотри, – добавил он, указывая на одного из своих товарищей, – Ханыков до сих пор левой рукой шевельнуть не может, а у Аргамакова на днях только нога из лубков вышла, а уж о спинах их и говорить нечего. Я-то сам, – добавил Акинфиев, – хоть и не сделался калекой, да зато кровью стал харкать.
С выражением участия и соболезнования посмотрел священник на стоявших перед ним молодых людей, изможденные лица которых свидетельствовали о той страшной переделке, в которой они недавно побывали.
– Знаешь, батюшка, – сказал Ханыков, – ведь мы ни за что не пришли бы прежде к тебе потому только, что побоялись бы впутать тебя в наше дело…
– Спасибо вам за ваше надо мною оберегательство… В дела мирские я, впрочем, не мешаюсь, а святая церковь одинаково заповедует нам молиться и за праведных, и за злых, а за великих грешников и сугубые молитвы воссылать подобает. Панихиду я отслужу; одно только – «болярина» Артемия поминать не стану. Этой честью украсила его мирская власть и потом по праву отняла ее у него, да и перед Господом все одинаковы: и первый болярин, и последний смерд. Он и без упоминания о сане усопшего отличит верного раба своего… Эй, Митя! – крикнул священник внуку, – сбегай-ка попроворнее к Трофимычу да скажи, чтобы пошел петь со мною панихиду на могилу Артемия Петровича. Я туда иду.
Мальчуган живо накинул тулуп и побежал исполнить приказание деда.
– Присядьте-ка, господа честные, – сказал священник гвардейцам, указывая им на деревянные скамейки, – я сейчас буду готов.
Офицеры присели; священник пошел в чулан, соседний с комнатой, и, повозившись там недолго, вышел оттуда в черной полотняной ризе, на которой серебряные позументы были заменены широкими белыми тесьмами.
– Кадильцо и ладан в доме у меня есть, а жар в печке еще не погас, угольков оттуда наберем, – говорил он, принимаясь выгребать в кадило уголья из печки. – Ну, теперь я готов, пойдемте. Только как вы-то доберетесь, снег на кладбище по колено?.. Ночью его много навалило, а теперь вон как разъяснилось…
– Э! батюшка, снег ничего, – перебил весело один из гвардейцев, – мы народ военный, ко всему, значит, привыкли, а вот тебе-то, отец, ходить по такому снегу, чай, не в привычку.
– Хожу частенько… христианских душ не забываю, а вот и 24-го числа пойду помолиться на ту могилу, к которой теперь идем. В тот день будет память преподобного Артемия, а покойный Волынский в этот день именинник бывал. Других тоже поминаю…
С трудом, завязая на каждом шагу
– Трофимыч нейдет, – громко кричал деду мальчуган. – Говорит: боюсь, при чужих людях – опасно, кто их знает, что за народ… всякие шляются… может, что и проведать что-нибудь хотят…
– Ну, и без него справимся, – сказал священник, – зачем на людей робких наводить страх и сумнение.
Молчаливо и грустно выглядело кладбище. В воздухе стояла тишь, а лучи утреннего весеннего солнца ярко озаряли однообразную белую пелену снега, слепившего глаза.
– Вот здесь лежит Артемий Петрович, тут Еропкин, а там Хрущов, – сказал священник, указывая рукой.
– Вечная им память, – проговорил Ханыков и при этом он и его товарищи обнажили головы.
– «Благословен Бог наш»… – начал священник, и к его громкому, но уже старчески дребезжащему голосу присоединилось бряцанье мерно взмахиваемого кадила.
Испуганная этими необычайными звуками стая дремавших ворон поднялась с берез и, сыпля с их ветвей снегом, с громким карканьем взвилась и беспокойно заметалась под синевой неба.
Внук священника заменил Трофимыча; дед местами подсказывал ему, что нужно было петь, а гвардейцы подтягивали, кто как умел.
Панихида кончилась.
– Теперь, честные господа, попрошу вас моего хлеба-соли отведать. Не обидьте старика, – сказал священник, поочередно и низко кланяясь гвардейцам, которые, переглянувшись между собой, кивнули друг другу головами в знак согласия и, поблагодарив священника, пошли к нему по его приглашению. По дороге к дому священника, а также и в его доме беседа шла о недавних событиях, а, разумеется, также и о Волынском.
– Видел я его в гробе, – рассказывал священник, – с приставленной головой и с приложенной рукой. Лицо бледное-пребледное. Рот был раскрыт, и из него высовывался остаток отрезанного языка… Страшно было взглянуть, – добавил старик, зажмуривая глаза при этом ужасном воспоминании.
При расставании Ханыков подал новый рублевик священнику.
– Не нужно мне серебреников за молитву мою перед Богом, – сказал этот последний, – а вот посмотреть так посмотрю, такой деньги мне видеть еще не приходилось.
Взяв в руки новую блестящую монету, он с расстановкой прочитал надпись, в полукруге которой был изображен в повелительной и горделивой позе младенец в хитоне, с лентой через плечо и со звездой на груди.
– Это должен быть благочестивейший император, – сказал священник, возвращая рублевик гвардейцу. – Пошли нам, Господи, в его царствование мир, тишину и благоденствие, – с чувством добавил он.
– То-то и беда, батюшка, что, кажись, ничему этому не бывать. Злые люди и теперь непокоя хотят. Вот хоть бы, например, один из вашего духовного чина услышанные им от какого-то пьяного приказного на площади бредни в народ теперь пускает. Толкует, будто благочестивейший наш государь крещен не был?
– Что ты?.. – вскрикнул с изумлением священник. – Статочное ли дело такой вздор молоть! Промах только сделали, что не всенародно окрестили, да и манифеста о крещении его не издали…
– Да говорят еще, – вмешался Аргамаков, – что этот проклятый немец – как бишь его? Граф Линар, что ли? – над правительницей власть забрал такую…