Любовь и лейкопалстырь
Шрифт:
– Вот он…
Руэд закрыл дверь и, скрестив руки, прислонился к ней. Бессетт подумал о ловушке, но присутствие Морин и Бетти придавали ему спокойствие.
– Садитесь!
Это сказал Пэтрик. Шон поставил стул и, взяв Фрэнсиса за плечи, усадил его. О'Миллой поднялся.
– Мистер Бессетт, я не люблю англичан…
– Знаю, мистер О'Миллой, знаю…
– Я бы даже сказал, что ненавижу их!
– И совершенно напрасно, мистер О'Миллой.
Шон сунул под нос Фрэнсису свой огромный кулак и посоветовал:
– Постарайтесь
Бетти встала с места.
– Значит так вы, Шон, чертов ирландец, соблюдаете законы гостеприимства?
О'Миллой обернулся к жене.
– Замолчите, Бетги!
– Я не позволю позорить свой дом!
– Вы говорите со мной непочтительно, Бетти!
– Вначале вы научитесь уважать свой дом и тех, кто в нем живет, Пэтрик О'Миллой, ирландский дикарь!
– Бетти! Я не хотел сердиться. Я даже продумал, что бы такое хорошее сказать этому молодому человеку, а вы заставили меня утратить равновесие… и я все позабыл. Вы думаете, что поступили разумно и должным образом исполнили обязанности матери и супруги?
– Говорите же то, что вы должны были сказать, и не болтайте лишнего!
Пэтрик сначала разразился ругательствами, собранными по всей Ирландии, потом поискал, что бы можно было разбить, но ничего не нашел, наконец сел и со злостью развязал давивший ему галстук. Выругавшись еще два или три раза, он успокоился и обернулся к Бессетту, который ожидал конца бури.
– Мистер Бессетт, я не люблю англичан…
Бетти опять запротестовала:
– Вы повторяетесь, Пэтрик О'Миллой!
– Замолчите же, черт побери! Но, мистер Бессетт, моя ненависть к англичанам – ничто по сравнению с любовью к моим детям. И я не могу видеть, как кто-то из них страдает, особенно, если он несчастен из-за какого-то англичанина!
Морин подняла голову.
– Отец, я вовсе не несчастна, и не стоит при чужом человеке говорить о наших чувствах!
– Это не ваше дело, Морин! И если вы еще раз вмешаетесь в разговор без моего разрешения, я попрошу Шона закрыть вас в комнате! Мистер Бессетт, когда вы пришли ко мне в тюрьму просить руки Морин, меня едва не хватил удар! Я постарел на двадцать лет, когда узнал, что, несмотря на хорошее воспитание, моя единственная дочь решилась на такой поступок. Но я – беззащитный старик, мистер Бессетт, и у меня слишком доброе сердце. Я очень много натерпелся в жизни… Если бы тридцать лет назад я проявил бы больше твердости, то не попал бы в сети хитрой англичанки, которая воспользовалась моей ирландской наивностью.
Бетти медленно встала, и все перестали дышать. Она заговорила без злости, торжественным голосом:
– Перед нашими детьми, которых вы похитили у истинной веры, вы смеете измышлять, что я была непорядочной девушкой, когда мы познакомились?
– Это не совсем то…
– Не вы ли сами схватили меня за талию, тогда как мы еще даже не были знакомы?
– Но вы же могли попасть под автобус!
– Лучше бы я под него угодила, если бы
– Но все же вы под него не бросились потом… так что будьте логичны.
Не сказав ни слова, Бетти собрала свое вязание и направилась на кухню.
– Куда вы?
– Я не вернусь, пока вы не извинитесь!
– Вы бежите от трудностей! Речь идет о будущем вашей дочери, а вы убегаете! Вот это по-английски!
– Клянусь Богом, Пэтрик О'Миллой, если вы не извинитесь, я прекращу заниматься этим домом и теми, кто в нем живет!
– Ладно! Я еще раз пойду на эту жертву! Прошу вас, Бетти, принять мои извинения. Вот уже тридцать лет, как я во всем вам уступаю, и сегодня – не лучшее время начинать делать по-другому!
Бетти онемела от такой наглости. Она рухнула на стул и так и осталась сидеть с невидящим взглядом и дрожащими губами. Пэтрик воспользовался этим.
– Мистер Бессетт, скажите, разве моя дочь, вопреки своей порядочности, первой бросилась вам на шею?
– Конечно, нет!
– Если бы вы посмели сказать другое, я поколотил бы вас… Ладно, отметим эту редкую для англичан искренность. Подчеркиваю это, хоть кое-кому такие слова не нравятся…
Но Бетти больше ни на что не реагировала. О'Миллой, убедившись в своей победе, продолжил:
– Мистер Бессетт, вы воспользовались бесхитростностью и привязанностью к вам моей дочери, чтобы вытащить ее в прошлое воскресенье на свидание, и это – несмотря на мой запрет. Вы заставили ее участвовать в сомнительном приключении, и она была избита. Опять же из-за вас вся семья, включая этих невинных девушек – Шейлу и Молли,– провела ночь в тюрьме (невинные девушки приняли вид смиренных мучениц), а лично я просидел там восемь дней. Вы приходили сказать мне, что хотите жениться на моей дочери. Правда или нет?
– Правда, мистер О'Миллой.
– Нет, мистер Бессетт! Вы ее вовсе не любили, бросили, и вот теперь она очень несчастна!
Морин запротестовала:
– Я не несчастна и не хочу, чтобы другие занимались моими личными делами!
– Здесь приказываю я, и мой долг – следить за такой неблагодарной дочерью, как вы, Морин! Мистер Бессетт, я все равно бы не согласился, чтобы вы стали моим зятем, но я не могу допустить, чтобы какой-то англичанин так поступил с одной из О'Миллой! Жду ваших объяснений!
Перед этими мужчинами и женщинами, разглядывавшими его как диковинного зверя, Фрэнсис ощутил толчок к самопожертвованию, который заставляет людей творить безумные вещи, лишь бы доказать самим себе, на что они способны. Он встал и произнес спич, вошедший в историю семьи О'Миллой:
– Мои объяснения, мистер О'Миллой, основываются на нескольких выводах. И прежде всего на том, что вы – самый большой лжец, когда-либо родившийся в Ирландии!
Застигнутый врасплох, Пэтрик промолчал.
– Затем на том, что разумный человек скорей позволит отрубить себе руки и ноги, чем попасть в ирландскую семью!