Любовь и мистер Люишем
Шрифт:
На следующий день он написал записку, а два дня спустя утром ушел на свои репетиторские занятия по математике часом раньше, и вместо того, чтобы пойти прямо к Вигорсу, направился через мост в парк Баттерси. Там около скамьи, где они когда-то встречались, нетерпеливо прохаживалась мисс Хейдингер. Они немного походили взад и вперед, разговаривая о том о сем, а затем наступило молчание…
— Вы хотите мне что-то сказать? — вдруг спросила мисс Хейдингер.
Люишем чуть побледнел.
— Да, — ответил он. — Дело в том… — Он
— Женаты?
— Да.
— Вы женаты?!
— Да, — чуть раздраженно повторил он.
Мгновение оба молчали. Люишем довольно малодушно разглядывал георгины, а мисс Хейдингер смотрела на него.
— Это вы и хотели мне сказать?
Мистер Люишем повернулся и встретил ее взгляд.
— Да, — ответил он. — Именно это я и хотел вам сказать.
Молчание.
— Вы не возражаете, если я присяду? — ровным голосом спросила мисс Хейдингер.
— Вон там под деревом есть скамья, — сказал Люишем.
Они молча дошли до скамьи.
— А теперь, — спокойно заговорила мисс Хейдингер, — расскажите мне, на ком вы женаты.
Люишем ответил в общих словах. Она задала ему еще один вопрос, потом другой. Он чувствовал себя ужасно неловко и отвечал запинаясь, но чистосердечно.
— Мне следовало бы догадаться, — сказала она. — Мне следовало бы догадаться. Но я не хотела знать. Расскажите мне еще что-нибудь. Расскажите мне о ней.
Люишем рассказал. Разговор этот был ему страшно неприятен, но уйти от него он не мог: ведь он обещал Этель. Наконец мисс Хейдингер получила полное представление о его судьбе, почти полное, так как в его рассказе отсутствовали эмоции, которые делали его достоверным.
— Вы женились перед вторым экзаменом? — спросила она.
— Да, — ответил Люишем.
— Но почему вы не рассказали мне об этом раньше? — спросила мисс Хейдингер.
— Не знаю, — признался Люишем. — Я хотел… в тот день, в Кенсингтон-гарденс. Но как-то не смог. Наверное, мне следовало рассказать.
— Наверное, следовало.
— Да, по-видимому, следовало… А я не рассказал. Как-то… трудно было… Я не знал, как вы к этому отнесетесь. Ведь все произошло так поспешно.
Не находя слов, он умолк.
— Мне кажется, вы все-таки обязаны были мне сказать, — повторила мисс Хейдингер, рассматривая его профиль.
Люишем приступил ко второй и более сложной части своего объяснения.
— Произошло недоразумение, — сказал он, — собственно, оно было все время… Из-за вас, хочу я сказать. Немного трудно… Дело в том, что… моя жена… знаете ли… Она смотрит на вещи несколько иначе, нежели мы.
— Мы?
— Да. Это, конечно, странно… Но она видела ваши письма…
— Вы ей их показывали?
— Нет. Просто она знает о нашей переписке, знает, что вы пишете мне о социализме, о литературе и… о том, что нас интересует, а ее нет.
— Вы хотите сказать, что такие вещи недоступны ее
— Она об этом никогда не задумывалась. Мне кажется, разница в образовании…
— И она возражает?
— Нет, — не задумываясь, солгал Люишем. — Она не возражает.
— Так в чем же дело? — спросила мисс Хейдингер, и ее лицо совсем побелело.
— Она чувствует, что… она чувствует… Она не говорит, конечно, но я вижу, она чувствует, что ей тоже следует в этом принять участие. Я знаю… как она любит меня. И ей стыдно… Это напоминает ей… Разве вы не понимаете, что ей обидно?
— Да, понимаю. Итак, даже это малое…
У мисс Хейдингер, казалось, перехватило дыхание, потому что она вдруг замолчала.
Наконец она с усилием заговорила.
— А что это обидит меня… — начала она, но лицо ее искривила гримаса, и она снова умолкла.
— Нет, не в этом дело. — Люишем был в нерешительности. — Я знал, что это обидит вас.
— Вы ее любите. Вы можете пожертвовать…
— Нет, не в этом дело. Но есть разница. Если ее обидеть, она не поймет. А вы… Мне казалось вполне естественным прийти к вам. Я смотрю на вас, как на… А для нее мне всегда приходится делать снисхождение…
— Вы ее любите.
— Не знаю, в этом ли дело. Все так сложно. Любовь означает все… или ничего. Я знаю вас лучше, чем ее, вы знаете меня лучше, чем она будет когда-либо знать. Я могу рассказать вам то, чего никогда не расскажу ей. Я могу раскрыть перед вами душу… почти… и знаю, что вы поймете… Только…
— Вы ее любите.
— Да, — признался Люишем, дергая себя за ус. — Дело, должно быть, в этом…
Некоторое время оба молчали; затем мисс Хейдингер заговорила с непривычной для нее горячностью:
— О! Подумать только, что это конец всему! А ведь столько надежд… Что дает она вам такого, чего не сумела бы дать я? Даже сейчас! Почему я должна отказаться от того немногого, что принадлежит мне? Если бы она смогла забрать и это… Но она не может. Если я отпущу вас, вы ничего не будете делать. Все наши мечты, все устремления — все зачахнет и погибнет, а ей это безразлично. Она не поймет. Она будет думать, что вы все тот же. Почему она домогается того, чем не в силах владеть? Взять то, что принадлежит мне, и отдать ей для того, чтобы она выбросила?
Она смотрела не на Люишема, а прямо перед собой, и лицо ее было само страдание.
— Я в известном смысле уже привыкла… думать о вас как о чем-то мне принадлежащем… Я и сейчас так думаю.
— В последнее время, — начал Люишем после молчания, — мне раза два приходила в голову одна мысль. Не кажется ли вам, что вы несколько переоцениваете мои способности? Я знаю, мы говорили о великих делах. Но вот уже полгода с лишком я бьюсь, чтобы просто заработать на жизнь, сколько может чуть ли не каждый. На это у меня уходит все время. Тут, пожалуй, задумаешься: может быть, жизнь не такая простая вещь…