Любовь и полный пансион
Шрифт:
В комнату номер два – потому что первая так и осталась за нами с Наной и Лилли – поместили пожилую даму с сыном. Она была без сознания, только что после проведенной операции, погруженная в магический сон.
Зато ее сын – лет ему было тридцать-тридцать пять – с наложенной на ногу шиной, перебинтованной головой и сочившейся кровью из-под повязки на шее – мне сказали, что он выжил лишь чудом, – уже ковылял сам.
Сам поднялся на второй этаж и напрочь отказался покидать свою мать. Так и заявил сестре Лючии, на что получил ее
Звали их лорд и леди Корвин и Филия Диксоны.
В третьей комнате тоже в магическом сне пребывал светловолосый молодой мужчина с волевым лицом. Он серьезно пострадал, и, когда сестра Лючия назвала его имя, то добавила, что очень скоро он сам его назовет.
Но уже не людям, а на Высшем Суде Богов.
На это я упрямо качнула головой, нарисовав на листе бумаги цифру «3» и подписав, что в этой комнате лежит Рекс Миллиган.
Дела нашего четвертого гостя из четвертого номера по сравнению с остальными оказались довольно хороши. По крайней мере, до двери он тоже доковылял сам, хотя на его руки и лоб были наложены повязки, от которых фонило целительской магией – я уже знала, что именно так лечили ожоги.
Зато у пациента оказалось собственное мнение насчет необходимого ему лечения. Он потребовал тотчас же принести бутылку виски, заявив, что это, несомненно, ускорит выздоровление.
Но я покачала головой, возразив, что лечения крепким алкоголем ему не прописано, а вместо этого ему требуются полный покой и сон. Затем прикрепила к дверям комнаты бумагу с номером 4 и подписала: Перси Страут, который… все так же упорно продолжал требовать у меня виски, заявляя, что завтра же напишет жалобу в городской совет на наш госпиталь, обвинив в бесчеловечном обращении с больными.
Не успела я объяснить господину Страуту, что он не в госпитале, как снова подоспела сестра Лючия. Я уже научилась различать трех монахинь, оставшихся в доме, – она была крупной, выше меня на полголовы и шире почти в два раза, с пробивающимися черными усиками над верхней губой.
Так вот, сестра Лючия уверенно завила, что Перси Страуту помогут молитвы и обезболивающая настойка. После чего выдала молитвослов и настойку, заявив, чтобы тот немедленно отправлялся в кровать, иначе она уложит его сама.
В устах сестры Лючии это прозвучало как угроза, и господин Страут покорно поковылял в спальню.
Мы же отправились дальше, к комнатам 5 и 6, где лежали товарищи Перси Страута – Ангус Эванс и Харри Кирк. Я уже знала, что три биржевых дельца решили отметить выгодное дельце, поэтому отправились на выходные в Монрей.
Но вместо веселого праздника в дорогом приморском отеле они очутились в моем доме. Перебинтованные, под воздействием лечебных заклинаний, а двое все еще были погружены в магический сон.
Пусть они крепко
Так и сказала.
В седьмой комнате лежала худенькая светловолосая девушка, тоже после серьезных лечебных манипуляций и тоже погруженная в магический сон. Звали ее Эстер Миллс, и со слов сестры Лючии выходило, что после взрыва Эстер кинулась спасать тех, кто был в беде.
Потому что она – магичка, только вот огонь все равно оказался сильнее ее. Эстер серьезно пострадала и теперь застыла на грани жизни и смерти.
Да, ее нужно было оставить в госпитале под круглосуточным наблюдением магов и лекарей, но так как Эстер привезли в госпиталь одной из последних, то все места давно уже закончились, и даже в коридоре для нее не нашлось.
Впрочем, если Эстер Миллс доживет до утра, то сестра Лючия собиралась похлопотать, чтобы магичку обязательно перевели в госпиталь.
– Ее жизнь в руках Богов, – произнесла монахиня таким голосом, что я поняла: особой надежды на выздоровление у девушки нет. И даже молитвослов на прикроватной тумбочке сестра Лючия оставлять не стала, что говорило само за себя.
Мне было несказанно жаль смелую магичку.
Ее и Рекса Миллигана – из всех гостей именно эти двое оказались в самом тяжелом состоянии. Возле них постоянно дежурила сестра Доротея, которую я про себя называла ангелом смерти. У монахини было худое, серое и непроницаемое лицо, она постоянно переходила из третьей комнаты в седьмую, бормоча молитвы.
Зато в восьмой разместили пожилую даму – леди Доротею Флетчер. Она тоже была погружена в магический сон, но я с явным облегчением увидела на прикроватной тумбочке молитвослов и ту самую обезболивающую настойку.
В девятой поселили молодого человека, который давно уже пришел в себя. Он рвался на волю, заявляя, что в Монрее у него невеста, и она, наверное, сейчас места себе не находит. Ее нужно обязательно известить, что с ним все в порядке, иначе его Молли сойдет с ума от тревоги.
Он засобирался было отправиться к невесте сам, но сестра Лючия его не отпустила, сказав, что сперва ему придется получить на это разрешение докторов.
Затем мужчина решил написать записку, но тоже не смог: на руках у него были лечебные повязки, снимавшие боль и исцеляющие ожоги. Поэтому текст под его диктовку написала я, пообещав, что завтра с самого утра отправлю Патрика по указанному адресу. Сейчас уже слишком поздно, поэтому ему тоже нужно лечь и постараться поспать.
Наконец, я вышла из комнаты и даже не стала писать его имя на бумажке с номером 9, понимая, что эти стены надолго Алекса Блейси не удержат – если утром его не отпустят доктора, он сам сбежит к своей невесте.