Любовь и Рим (По воле рока)
Шрифт:
Пришла Аскония, и Луций объявил ей, что они уезжают в Рим. Девочка обрадовалась: ей надоела афинская жара, и она соскучилась по своим игрушкам.
После завтрака Ливия все-таки решила подняться на холм — одна. В день перед отъездом Луций был поглощен делами — он сразу куда-то ушел, две служанки тоже сбились с ног от домашних хлопот, Аскония обычно проводила утренние часы с няней, и Ливия беспрепятственно покинула дом. Она оделась очень скромно и накинула на голову полупрозрачное покрывало для защиты от солнца и пыли.
Возвышающийся над шумом и суетой, над лесом кипарисов и морем
Слегка подобрав полы одежды, Ливия поднималась по неширокой тропинке, огибающей холм с востока на запад. Она не оглядывалась назад, чтобы не видеть темно-серых скалистых склонов, — ее пугала крутизна пути.
Ветер обжигал лицо и руки, земля дышала огнем, и воздух дрожал, как над жаровней. Вскоре Ливия остановилась на небольшой площадке, чтобы немного отдышаться, и, прислонившись к камню, глядела на оставшийся внизу великолепный город, похожую на мшистое покрывало зелень вдалеке, искрящееся от солнца небо и синюю полоску моря на горизонте. Какие просторы! Если б можно было навсегда вобрать в себя эти картины, запомнить ощущения, равно как сохранить способность вновь и вновь переживать все самые острые моменты жизни!
Внезапно кто-то легко, почти невесомо опустил руку на ее плечо, и Ливий почудилось, будто ее хотят столкнуть вниз. Она резко повернулась — и замерла. Все эти легенды о богах, могущих принимать облик людей… Ее сердце колотилось так, будто она только что выпила смертельный яд, черты лица обострились, глаза расширились, как у безумной…
С минуту Ливия смотрела в такое же изменившееся от страдальческого изумления лицо, потом Гай Эмилий порывисто прижал ее к себе, и тогда сразу пришло то, чего не было так давно, — слезы.
— Я долго шел за тобой, гадая, не видение ли это. А потом подумал: нельзя позволять тебе входить в ворота Акрополя — иначе ты исчезнешь, и я больше тебя не увижу.
— А мне казалось, я видела тебя на улице. И я молила Аполлона о нашей встрече.
— Я только вчера поставил статуэтку Аполлона в своей комнате! — засмеялся Гай, и в его смехе была позабытая радость.
На глазах молодой женщины все еще блестели слезы. Она и желала и страшилась их встречи. Что может быть хуже тронутой печалью близости, похожей на любимую, но безнадежно старую, отслужившую свой срок вещь!
— Ты давно в Афинах?
— Да. А ты?
— С июльских ид. Но завтра мы уезжаем.
— Тогда поторопимся — нам ведь надо о многом поговорить.
Они не сговариваясь повернули назад и стали спускаться вниз.
— Где ты меня видела? — спросил Гай.
Ливия ответила, и он кивнул:
— Да, это мог быть я. Я живу на той улице.
— Меня смутила твоя одежда.
Хотя Гай продолжал улыбаться, в его темных глазах блеснуло что-то острое.
— Я больше не римлянин, Ливия.
Она удивилась:
— Разве ты можешь стать кем-то другим?
Он передернул плечами:
— Наверное, нет, но… Я не хочу об этом говорить. Все равно теперь у меня иная жизнь.
Ливия помолчала. Потом спросила:
— Как же ты живешь?
— Читаю лекции
Ливия заметила это «нам», но подумала, что Гай оговорился.
— И ты намерен так жить всегда? — рискнула спросить Ливия.
— Не знаю. Одно могу сказать совершенно ясно и твердо: я никогда не вернусь в Рим.
Они сошли с холма и остановились. Ливия смотрела в напряженное лицо Гая с большими, пристально глядящими, словно бы не только на нее, но и куда-то вглубь себя глазами. Он был таким всегда. И в то же время в чем-то сильно изменился. Ливий почудилось, часть того, что сближало их, порою делая единым целым, исчезло. Что было повинно в этом? Время? Они сами? Или что-то еще?
— Я не такой, как ты, — прибавил он. — Едва ты соприкасаешься с надеждой, как в тебе возрождаются внутренние силы. А мне понадобится много времени. Может, и жизни не хватит. И все-таки сейчас я доволен: я не один, не сам по себе, я — часть чего-то общего. Наверное, это необходимо почувствовать, чтобы обрести какую-то мудрость. А теперь вот встретил тебя — чего мне еще желать?
Ливия прислушалась: нет, в его словах не было иронии. Гай оглянулся:
— Куда бы нам пойти? На берег моря? У тебя есть время? У нее совсем не было времени, однако Ливия согласно кивнула. Она последовала бы за ним хоть куда, даже в подземное царство: сейчас мгновенья их внезапной, чудесной встречи в ее глазах имели ценность, равную всей как будущей, так и прожитой жизни.
Они спустились по желтой, словно пролитый мед, сверкающей от солнца Пирейской дороге, миновали порт и долго пробирались между шершавых от соли, горячих камней, отыскивая уединенное местечко.
Ливия почти сразу села на гальку и смотрела на мелькавшие меж поросших водорослями черных камней пенные волны и тянущиеся вдаль причудливые очертания берега. Пахло морской солью, иногда до лица долетали колючие брызги.
Гай продолжал стоять, его глаза были прищурены от солнца, сандалии тонули во влажном песке, а ветер трепал концы пропущенного под правой рукой гиматия. Его лицо сохранило свою красоту, но это было лицо уже не юноши, а мужчины, и Ливия замечала в нем много такого, чего не видела прежде: какую-то странную невозмутимость, даже жесткость. Теперь, когда Гай думал или просто молчал, его взгляд словно бы источал темную силу, природу которой Ливия не могла понять.
— С кем ты приехала? — спросил он.
— С Луцием и Асконией, — сказала Ливия и, подумав, прибавила: — Я узнала о том, что ты жив, совсем недавно — Юлия сказала.
Гай молчал, глядя вдаль и не меняя позы, тогда молодая женщина промолвила:
— У меня нет никаких оправданий своему поступку.
— Они не нужны. Если ты вернулась к Луцию, значит, просто не могла поступить иначе.
— Могла. Иногда я сама не понимаю, почему это сделала.
— Наверное, ты чувствовала, что так будет лучше. Ливия медленно покачала головой: