Любовь и Смерть. Убийство Курта Кобэйна
Шрифт:
Той ночью Кортни разделила постель с Венди и, как сообщают, надела вельветовое пальто, которое было на Курте, когда он был найден. На следующее утро, когда она впервые согласилась поговорить с репортёрами, она начала интервью с Табитой Сорен с «MTV», заявив: «Все, кто чувствует себя виноватым, поднимите руки». Она сказала Сорен: «Из смерти Курта может получиться что-то хорошее. Я пока что не знаю, что, что-то хорошее может быть». Тут Кортни воспользовалась случаем, чтобы разрекламировать свой альбом «Live Through This», который теперь планировали выпустить в следующий вторник. Словно внезапно поняв, как непристойно это может показаться зрителям, она самоуничижительно спросила Сорен: «Ну, что, разве не больная?».
Несколько
Позднее в тот же день она посетила помещение для гражданской панихиды, где тело Курта ожидало кремации. Кортни отдала такое распоряжение вскоре после того, как тело было найдено, несмотря на то, что Курт, по-видимому, никогда не просил его кремировать. Когда её провели в зал для прощания, Крист Новоселич тут же ушёл, рыдая, после того, как он в последний раз провёл несколько минут со своим старым другом. Курт лежал в костюме, с зашитыми закрытыми глазами. Несмотря на то, что впоследствии в сообщениях СМИ утверждалось, что его лицо было разнесено в результате выстрела из винтовки, на самом деле пуля причинила удивительно небольшое повреждение. По наблюдению выпускающего менеджера «Нирваны» Джеффа Мэйсона, Кортни, как сообщают, погладила Курта по лицу, методично отрезала локон его волос, затем расстегнула молнию на его брюках и отстригла волосы с его лобка. Потом она вскарабкалась на его тело и несколько раз выкрикнула: «Почему?».
Впоследствии Кортни говорила с рок-критиком сиэтлского «Post-Intelligencer» Джин Стаут, и у неё на уме, очевидно, была по-прежнему Кейтлин Мур. Не называя имени Кейтлин, Кортни сказала Стаут, что она неоднократно звонила в Полицейское Управление Сиэтла, чтобы заставить их арестовать дилершу Курта, жалуясь, что она не могла прикрыть источник снабжения наркотиками своего мужа. «Это как яблоки в саду, — сказала она о героине. — Они падают с деревьев. Полиция Сиэтла ничего с этим не сделает. Я спросила их: «Разве вас не смущает, когда вы слышите, что Сиэтл славится гранджем, каппучино и героином?» Более года спустя Дилан Карлсон познакомил нас с торговцем наркотиками по имени Уолтер, который сказал, что считает эту обстоятельную цитату иронической. «В то время, когда она говорила это, она кололась героином за несколько сотен долларов в день, — сказал нам он. — Я знаю, потому что я ей его продавал».
Днём 10 апреля около семидесяти гостей, включая дюжину членов семьи Курта, присутствовали на закрытой поминальной службе в сиэтлской Церкви Единства Правды. На каждой скамье гости обнаружили фотографию улыбающегося им шестилетнего Курта. Преподобный Стивен Таулз сказал присутствующим: «Самоубийство ничем не отличается от засовывания пальца в тиски. Боль становится такой огромной, что её нельзя больше выдерживать».
Крист Новоселич произнёс панегирик, в котором он говорил о панк-рок-этике Курта, которая предписывала: «Ни одна группа не является уникальной, и ни один музыкант не является великим…. Если у тебя есть гитара и большое сердце, просто играй на чём-нибудь что есть мочи и имей в виду: ты — суперзвезда». Он убеждал собравшихся «помнить Курта за то, что он был — заботливый, щедрый и милый…. Его сердце было его приёмником … и его передатчиком…. Давайте хранить его музыку, и да пребудет она с нами навеки».
Потом Кортни, одетая в чёрное, зачитала строфы из Библии и отрывки
«Так зачем же ты стал рок-звездвой, придурок?» — спросила она своего мёртвого мужа, а затем продолжила читать отрывки из предсмертной записки Курта, которая ещё не была обнародована.
Она рассказала гостям, что он написал: «У меня есть дочь, которая слишком во многом похожа на меня», и «Лучше сгореть, чем угасать». Она сказала, что записка заканчивается словами: «Я люблю вас, я люблю вас».
После службы Кортни пригласила гостей на поминки обратно в дом на Лэйксайд Вашингтон, но многие вместо этого предпочли посетить альтернативные поминки в доме Криста и его жены Шелли. Безусловно, со смертью Курта раздражение между Кортни и [его] группой не уменьшилась. Элис Уилер присутствовала на тех и других поминках: «Я думаю, многие считали Кортни в известной степени виновной в смерти Курта. Многие из его друзей хотели знать, почему она никому не сказала, что происшедшее в Риме было попыткой самоубийства. Если бы люди знали, они, возможно, сделали бы всё возможное, чтобы спасти его». Друг Курта, гитарист Ли Рэналдо, повторил слова Уиллер в интервью «Rolling Stone»: «Я чувствую, что мы с Куртом были достаточно хорошими друзьями, чтобы я мог позвонить ему и сказать: «Эй, как дела? Ты хочешь поговорить?»
Кит Ричардс высказал свои соображения одному из репортёров: «После того, как парень попытался порешить себя в Риме, я был удивлен, что люди, которые, как предполагалось, проявляли заботу, позволив ему купить винтовку и несколько дней хандрить. Едва он сбежал, они уже знали, что он отправился на тот свет».
Тем временем по всему городу тремя местными радиостанциями было организовано ночное бдение со свечами в парке рядом с башней Спейс-нидл в Сиэтле. Тысячи людей собрались для того, чтобы отдать последний долг покойному, пока из репродукторов гремели песни «Нирваны». Пока фэны сжигали свои фланелевые рубашки и бросались в фонтан, из громкоговорителя слышался отчётливый голос Кортни Лав — не вживую, а с магнитофонной ленты, которую она записала заранее в этот же день:
Я не знаю, что сказать. Я не знаю, что сказать. Я чувствую то же, что и все вы. Если вы все думаете, что … сидеть в этой комнате, где он играл на гитаре и пел, и не чувствовать, что это такая честь — быть рядом с ним, вы сумасшедшие. Тем не менее, он оставил записку, она больше похожа на письмо грёбаному редактору. Я не знаю, что случилось. Я имею в виду, что это случилось бы, но, могло случиться, когда бы ему было сорок. Он всегда говорил, что переживёт всех, и ему будет сто двадцать. Я не буду читать вам всю записку, потому что всё остальное — это не ваше собачье дело. Но кое-что в ней — для вас. Я на самом деле не думаю, что прочесть это — значит, унизить его достоинство, считая, что это адресовано большинству из вас. Он — такой придурок. Я хочу, чтобы вы все громко сказали «придурок».
Толпа прокричала: «Придурок!». Затем она начала зачитывать записку:
Понять эту записку будет довольно легко. Все предупреждения из 101 урока панк-рока за эти годы, начиная с моего первого знакомства с [ним], скажем так, этика, связанная с независимостью и вовлечением всего вашего сообщества, оказалась стабильной. Я не испытывал волнения как от прослушивания, так и от создания музыки, наряду с тем, что я всё-таки писал уже слишком много лет. Я не могу выразить, насколько я чувствую себя виноватым в этом. Например, когда мы находимся за кулисами, зажигаются огни и начинается безумный гул толпы, не меня это не действует, точно так же, как это было с Фредди Меркьюри, который, казалось, любил, наслаждался любовью и обожанием толпы.