Любовь и сон
Шрифт:
Может, потому-то Крафт и оставил книгу неоконченной; может, он замысливал вовсе не книгу, с сюжетом и антуражем. Это была абстракция, род блестящего рисованного небытия, зародившегося в позорном стремлении к тому, чтобы мир был способен к переменам, стал подвластным желаниям. Как будто все это огромное, пахнущее сухостью, упакованное в слова создание, все эти могущественные драгоценные камни, ангельские голоса, корабли в море, замки, доспехи, книги в переплете, буханки хлеба, ночные горшки, собаки, звезды, камни и розы действительно возникли в одном миге безграничного желания.
Ну да, Пирс знал. Он знал. Потому-то он, а не кто-нибудь другой нашел эту книгу и читал ее.
Было бы и вправду возможно оказаться в повести, в одной из немногих повестей, из которых создан мир, эта была бы единственная, где он мог бы найти себе место.
В далекой стране, одновременно зеленой и бесплодной, в святилище замка на вершине холма, герой, мудрый дурачок, находит и теряет некое нечто, хранимое жрецом или королем, одновременно мертвым и живым. И, задав в конце правильный вопрос (Что это?
170
В далекой стране, одновременно зеленой и бесплодной, в святилище замка на вершине холма, герой, мудрый дурачок, находит и теряет некое нечто, хранимое жрецом или королем, одновременно мертвым и живым. И, задав в конце правильный вопрос (Что это? Для чего это?), он освобождает это самое, завоевывает это самое. — Сбивчивый пересказ легенды, изложенной у Кретьена де Труа (ок. 1135 — ок. 1190) в незаконченном романе «Персеваль, или Повесть о Граале» (ок. 1181–1190) и у Вольфрама фон Эшенбаха (ок. 1170 — ок. 1220) в «Парцифале» (1210).
Нет нет нет.
Фрэнк Барр, читая студентам историю истории, указал однажды на характерную особенность бесплодных земель в мифах и литературе: пустыня состоит не из пустоты, а из повторов, бессмысленных, бесконечных, механических повторов. Земля бесплодна, даже если бесконечно повторяется не что иное, как история пустыни спасенной, обращенной в цветущий сад.
Пирс знал: кем он уж точно не является, так это героем. Он никогда не ощущал себя настолько в центре событий, чтобы быть героем; иногда ему даже казалось, что он не находится в центре своего собственного существования. В любом случае, уже упущен момент, когда можно было поверить, что мир состоит из историй.
Погруженный в противоречивые мысли, с раскрытым ртом, Пирс Моффет откинулся на спинку скрипучего и ненадежного Крафтова кресла (из тех, что могут опускаться и опускаться назад, пока сидящий не опрокинется) и стал накручивать на палец клок волос.
Сверху на него взирали силы той эпохи. Они медленно качали огромными головами, цокали огромными языками. Да уж, непросто выковать из этого человека хоть какое-то подобие героя; ему нужно пройти через некий очистительный огонь, иначе он не донесет до будущего никакое сокровище. Кто имеет, тому дано будет и приумножится; но у тех, кто не имеет, отнимется даже то немногое, что имеют. [171] Похоже, ему придется потерять все, все знания, веру во что бы то ни было, даже приятное самоуважение, даже поддержку, которую он черпал в понимании собственной натуры.
171
Кто имеет, тому дано будет и приумножится; но у тех, кто не имеет, отнимется даже то немногое, что есть. — Вольно пересказанные слова Христа: «…Ибо кто имеет, тому дано будет и приумножится, а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет» (Мф. 13:12; ср. Мф. 25:29, Лук 19:26).
Смелей, желали крикнуть ему эти силы, сами нуждающиеся в спасении. Пробудись, хотелось им крикнуть. Но даже если бы они заговорили, Пирс их не услышал бы, ибо тогда они еще не могли быть услышаны.
II NATI
Глава первая
Книги порой бывают не менее хрупки и недолговечны, чем драгоценные камни. Как жемчужины темнеют от соприкосновения с кожей антипатичного им владельца, так и книги темнеют от времени, в котором они растворяются целиком, — в точности как диамант, воплощение прочности и нерушимости, растворяется в уксусе.
Некогда единые книги распадаются на части; огонь, когда-то возжигавший чувства читателей, гаснет, оставляя лишь пепел, и невозможно даже представить, что же в этих книгах вызывало такое благоговейное рвение. И кажется, что этих книг вовсе никто не читал, даже и не писал никто, а сочинители только собирали их воедино, покрывали страницы бессмысленными знаками, нумеровали главы, размечали подразделы и отправляли в печать, зажигая огонь в душах людей, а те грезили о том, что скрывается под обложкой, только прикоснувшись к ней. Amphiteatrum sapientiae aeternae [172] . Василий Валентин его Триумфальная Колесница Антимония [173] . Utriusque cosmi historiae. [174]
172
Амфитеатр вечной мудрости (лат.) — трактат Генриха Кунрата (1560–1605), опубликованный в 1609 г. Соединяет христианство, каббалу, алхимию, магию, физику и отсылки к «Иероглифической Монаде» Джона Ди.
173
Василий Валентин его Триумфальная Колесница Антимония… — Василий Валентин — монах-бенедиктинец, по некоторым источникам — каноник в аббатстве Святого Петра в Эрфурте (XIV в.), алхимик, которого называют отцом современной химии. Возможно, псевдоним группы авторов (в таком случае значение имени — «Могущественный царь»). Уже в начале XVI в. розыски, предпринятые
174
Всеобщая история космоса (лат.) — трактат английского врача и мистика Роберта Фладда (1574–1637), опубликованный в 1617–1621 гг. Фладд критиковал Кеплера, отрицавшего пифагорейскую мистику чисел. Во «Всеобщей истории…», так же как и в «Амфитеатре…» Кунрата, использован иероглиф монады Джона Ди.
Возможно ли, чтобы люди прошлого так сильно отличались от живущих ныне, что любили вялые слова, напечатанные на бумаге, и нуждались в них? Должно быть, когда-то книги были иными.
Какие же, к примеру?
Весной 1583 года некий библиофил зашел во двор лондонского собора Святого Павла и стал внимательно разглядывать книжные развалы в поисках чего-нибудь действительно нового — и среди религиозных трактатов, историй об ужасных убийствах, среди лотков с уже устаревшими календарями и предсказаниями, среди рассудительных историй о давешних войнах баронов [175] и религиозных раздорах наткнулся на латинское фолио без даты и места издания, хотя книга казалась английской. Ars reminiscendi et phantastico campo exarandi [176] — и еще многое на титульном листе, заполненном буквами.
175
…о давешних войнах баронов… — Так традиционно именуется довольно давняя война Алой и Белой розы (1455–1585).
176
Ars reminiscendi et in phantastico campo exarandi — первая книга Бруно, опубликованная в Англии. Более полное заглавие, как оно приведено в книге Фрэнсис Йейтс «Джордано Бруно и герметическая традиция»: «Искусство запоминания и возделывания полей фантазии, вводящее во многие новые способы и искусства разыскания, расположения и сохранения, содержащиеся в Тридцати печатях».
Искусство воображения и возделывания полей фантазии. Обернутые в пергамент, сшитые, но не переплетенные, страницы книги не были разрезаны, так что даже просмотреть ее оказалось не так-то просто, Caveat emptor. [177] Библиофил (а это молодой шотландец из хорошей семьи, зовут его Александр Диксон, [178] и состоит он на службе у сэра Филипа Сидни [179] ) уже не раз видел подобные книги, что обещают наставление в неких полезных искусствах: как запоминать вещи, как писать тайными кодами, как находить подземные руды и драгоценности, — а настойчивому читателю с каждым шагом дают все больше и больше, как будто вырывая его из оков сна.
177
Пусть покупатель будет осмотрителен (лат.), т. е. претензии по качеству товара не принимаются.
178
Александр Диксон — сведений о нем не дает даже «Британская энциклопедия». Известен лишь как ученик Бруно, «которого Ноланец любит, как свои глаза» («О причине, начале и едином», диалог первый), и автор книги о мнемонике.
179
Филип Сидни (1554–1586) — выдающийся елизаветинец, блиставший многими талантами. Поэт, автор пасторали «Королева мая» (1578), поэмы «Аркадия» (1580, опубл. 1590), цикла сонетов «Астрофил и Стелла» (1582, опубл. 1591), сделавшего жанр сонета модным в английской литературе, и небольшого трактата «Защита поэзии» (1580–1583, опубл. 1595). Человек, полный политических планов и гуманистических идей, Сидни смог реализоваться только в литературе. Джордано Бруно посвятил ему диалоги «Изгнание торжествующего зверя» (1584) и «О героическом энтузиазме» (1585).
Шотландец слыхал об этом искусстве, хотя сам его и не практиковал: связывая в уме места и предметы, можно было запомнить, скажем, последовательность высказываний в проповеди или лекции. В этой книге место именовалось subjectus, а вещь — adjectus.
Под той же обложкой находилась и книга «печатей», что бы это ни значило, ad omnium scientarum et atrium inventionem dispositionem et memoriam — руководство по изучению, устроению, а также запоминанию всех искусств и наук. Разве может память добыть знания? И разве печать предназначена для того, чтобы открывать, а не закрывать?
Затем Разъяснение Тридцати Печатей. Затем Печать Печатей. Последняя.
Per cabalam, naturalem magiam, artes atque breves — виднеются крошечные слова на титульном листе. С помощью каббалы, естественной магии, великих и кратких искусств. Переступая с ноги на ногу, мастер [180] Диксон рыскал по книге — мелькали диаграммы, еврейские буквы, изображения Адама в квадрате, изображения Адама в круге. Он вытащил кошелек (а думал-то внести месячную квартирную плату) и, подняв брови, вопросительно посмотрел на книгопродавца.
180
Мастер — старший сын виконта и барона в Шотландии. (Прим. пер.)