Любовь и жизнь леди Гамильтон
Шрифт:
Но вдруг она заговорила. Прорвалась плотина молчания, губы разомкнулись, и слова полились потоком. Она не скрыла ничего. Насилие сэра Джона, краткий восторг упоения, граничащего с безумием, безнадежность одиночества, рождение ребенка, темная уличная жизнь — она рассказала обо всем, не щадя себя, и эта беспощадность несла ей одновременно и боль, и страшное, почти сладострастное возбуждение.
Рассказ свой она завершила пронзительным вскриком, в котором сосредоточилась вся боль ее души.
— Сколько в вас страсти, — сказал потрясенный Ромни, — и как вы умеете ненавидеть!
— Ненавидеть? — Она задумалась… — Разве я ненавидела
Ромни тихо кивнул.
— Женская натура, период созревания…
— Натура? Что это за натура, что бросает меня в объятия первого встречного мужчины?
И все-таки… Я не ненавижу, у меня нет ненависти к сэру Джону, правда! Странно… Единственный человек, кого я до сих пор ненавидела, — женщина. Молодая девушка, оскорбившая меня.
По пустяку! Но я до сих пор ненавижу ее. Если бы это было в моей власти, я могла бы причинить ей вред!
Она медленно произнесла это, как бы удивляясь загадке своего сердца. Почему она все время возвращалась к мысли об Овертоне без каких бы то ни было видимых причин? Если бы она снова увидела его, теперь все было бы иначе. Она стала бы его телом и душой, не колеблясь, ни о чем не сожалея. Ведь в позорных объятиях сэра Джона она черпала сладкое утешение, воображая себя в объятиях Овертона, представляя себе его нежные руки, его поцелуи, его слова, пробуждающие в ее сердце страсть.
А он пренебрег ею. Разве она стала ненавидеть его за это?
* * *
Через три недели Ромни выставил «Цирцею». Как и предсказал Рейнолдс, картина имела огромный успех. Она сделала своего создателя самым знаменитым портретистом Лондона. Граверы размножили ее, торговцы картинами выставляли гравюры в своих витринах, были проданы сотни экземпляров. Восхищенная толпа стояла у витрин перед фигурой волшебницы, которая, казалось, явилась из былых времен, чтобы снова подчинить мир идеалу красоты древних эллинов.
Ромни праздновал победу в тихом уединении своего ателье. Новый взлет славы зажег в нем творческое рвение. На мольберте стоял уже новый портрет Эммы, который должен был передать состояние ее души. Он назвал его «Sensibility»[36] и хотел передать в нем нежность и чувствительность девичьего сердца, прячущегося, как мимоза, от малейшего грубого прикосновения. И на картине должен был непременно присутствовать этот цветок, чтобы подчеркнуть наглядно духовную устремленность изображенной фигуры. Ромни не расставался с набросками будущих портретов Эммы в образе вакханки, Ариадны, Элопы, Кассандры, Миранды, в образе Титании, Гебы, Марии Магдалины, Калипсо, Сибиллы, Ифигении и наполнял свой альбом бесчисленными пробами и эскизами. Он непрерывно изучал ее лицо, жадным взглядом ловил любое изменение выражения и пытался быстрым карандашом увековечить даже самое мимолетное его движение. Он поклонялся Эмме не только как бесценной модели и красавице, она была для него воплощением женственности.
Очарование славы не могло не коснуться и Эммы. Она, никому не известная женщина низкого происхождения, увековечена кистью художника для потомков. Эти
Ею снова овладело жгучее, непреодолимое стремление быть чем-то большим, чем просто усладой для других. Взять свою судьбу в собственные руки, направить ее к высокому взлету или глубочайшему падению. Она почувствовала себя исцеленной от тяжелой болезни, еще раз с новой силой проснулась в ней воля.
* * *
Сэр Фезерстонхаф не появлялся уже несколько недель. И вот на исходе весны одним прекрасным утром он неожиданно вошел в ателье. Он ездил к матери и к своему опекуну, чтобы добиться их согласия на брак с Эммой. Оба наотрез отказали ему.
— Mais je ferai ce que je veux, quand meme[37]! — сказал он. — Через два года, когда я достигну совершеннолетия, я предложу вам мою руку, мисс Харт. Yusque-la[38] я предлагаю вам Верхний Парк в Суссексе в качестве летней резиденции. Замок, который находится в моем владении. En hiver nous serons a bonders. Tout est prepare[39]. Мы можем ехать туда в любой день. Мои друзья в Суссексе с нетерпением ждут вас. Мы будем ездить на лошадях, охотиться, играть, tout се que vous pourrez souhaiter[40]! Вам будет везде оказано уважение, какого достойна леди Фезерстонхаф!
Он отвесил ей низкий поклон, вывезенный им из Парижа, и выжидающе взглянул на нее. Она с удивлением выслушала его. Теперь же по ее губам пробежала насмешливая и недоверчивая улыбка, никак не соответствующая облику «Чувствительности», для которой она позировала Ромни.
— А кто поручится мне, что до совершеннолетия я не наскучу его светлости лорду и он не бросит меня, как старую перчатку?
Сэр Фезерстонхаф вынул и подал Эмме заверенную нотариусом бумагу. Это было его обязательство жениться на Эмме в день совершеннолетия. В случае, если бы он нарушил свое обязательство, каждому желающему предоставлялось право обращаться с ним как с жуликом и лгуном, нарушившим данное слово; на этот случай Эмме предназначалась сумма в двадцать тысяч фунтов, которая поступила бы в ее распоряжение независимо от приговора суда. Эту сумму Эмма получала и в том случае, если бы Фезерстонхаф умер до женитьбы на ней.
Эмма протянула документ Ромни. Он долго и тщательно рассматривал его. Все было в порядке: Эмме оставалось только согласиться. И через два года она стала бы леди Фезерстонхаф. Ей в руки шло то, что было целью ее честолюбивых устремлений. Но она колебалась. Что-то в ней противилось этому. Какой-то внутренний голос рыдал, казалось, под обломками ее разбитого сердца.
— И вы относились бы ко мне, как к своей невесте, милорд? — спросила она после паузы. — И не требовали бы от меня ничего, что бы я не готова была сама дать вам?
После мгновенного колебания он со всей серьезностью отвесил ей глубокий поклон:
— Все будет так, как вы захотите, миледи.
Он опять назвал ее этим гордым титулом, и это слово снова прозвучало опьяняюще. Она уже была готова согласиться, но тут вмешался Ромни, поманив ее в дальний угол ателье.
— Не соглашайтесь, мисс Эмма! — В его голосе звучала забота. — Разве вы не видите, что Фезерстонхаф несовершеннолетний мальчишка. Он сам не ведает, что творит.