Любовь и жизнь леди Гамильтон
Шрифт:
Он лежал на спине, вытянувшись во весь рост, подложив руку под голову. Рубашка его распахнулась, открыв белую грудь. Четко обрисовывался профиль — высокий лоб, благородный изгиб носа, мягкие линии губ. Пальцы руки, лежавшей на одеяле, были длинные, узкие, изящной формы. Брови — слегка нахмурены, будто и во сне он напряженно думал.
Кто знает, что таится за этим лбом! Какое обилие накопленных знаний хранилось там!
Он представлялся ей созданием иной, более высокой расы. И женщиной его должна была бы стать Венера Корреджо, с ее природной неистовой грацией, соединившей
Да, ей следует измениться, уподобиться ему!
Если бы она родила ему ребенка… ребенка, зачатого во взаимной любви, рожденного на свет с радостным криком! Не так, как тот, другой ребенок — плод грубого насилия, ее позора…
Она склонилась над ним так низко, что почувствовала на своем лице его дыхание. Под действием ее взгляда он открыл глаза.
— Эмили, что случилось?
Она обняла его, прижалась щекой к его щеке зашептала в ухо:
— Вдруг у меня будет ребенок от тебя! Чарльз, ребенок…
Еще в полусне, он мечтательно улыбнулся. Но вдруг высвободился из ее рук, как бы в испуге. Его голос звучал жестко и холодно:
— Ребенок? Не желай себе этого! Тогда между нами все было бы кончено!
* * *
К завтраку явился Ромни. Нагруженный коробками и свертками. Он был бледен и выглядел нездоровым, глаза блуждали, как обычно в его мрачные дни. Увидев Эмму, он застыл и в восторге воззрился на нее:
— Она стала еще прекрасней! — воскликнул он наконец, оглядев ее со всех сторон. Лицо его сияло, он был весь — движение. — И опять совершенно другая! Никто не поверит, что когда-то она была вакханкой или чувствительностью (Sensibility). В ней что-то новое, что-то женственное, творческое. Почему вы не привезли с собой ребенка? Я бы нарисовал вас вместе. И назвал бы картину «Природа». — Молчите, Гревилл! Я знаю, что я бестактный чудак! — Но можно и с красивым животным. Я подарю вам собачку, пятнистую, с хорошенькой головкой и добрыми, верными глазами. Когда приду в следующий раз, я принесу ее!
Он говорил быстро, разглядывая Эмму. Она не возражала. Каким счастьем было снова видеть его милое лицо и чувствовать, что он любит ее по-старому. Выждав, когда он остановится, чтобы перевести дыхание, она улыбаясь протянула ему руку:
— Будет ли мне позволено приветствовать вас, господин строгий критик?
Он хлопнул себя по лбу.
— Ну конечно, я совсем забыл об этом! Голова становится все более пустой! — Он нежно поцеловал ей руку. — Ах, какое это было страшное время! Я думал, что умру. Я почти ничего не писал. Не было единственного предмета, достойного кисти.
Губы его дрожали. Ему пришлось сесть, так одолела его усталость от движения. Потом Эмма познакомила его с матерью. Он поздоровался с ней как с матерью — королевой. Потом, наконец он принялся распаковывать свои свертки.
— Я знаю Гревилла! — сказал он, с улыбкой взглянув на него. — Для него существует лишь строгая наука, высокое искусство на котурнах. И, как завзятый холостяк,
Шелковые скатерки, флаконы с ароматными жидкостями и эфирными маслами, ножики, ножницы» наперстки, разноцветные ленты, изящные японские фарфоровые безделушки, ящички, коробочки. Он доставал наугад одно за другим — свои маленькие сокровища и раскладывал их перед Эммой. И когда она в восторге захлопала в ладоши, он засмеялся, счастливый, что доставил ей радость, и нагрузил на себя все эти мелочи чтобы сразу же украсить ими Эммину комнату. Не забыл он и о матери. Ей предназначалась теплая шаль и шелковый чепец. Гревилл получил серебряный кубок.
Наверху Эмма на минутку осталась со своим другом одна.
— Ромни! — сказала она быстро, вполголоса. — Скажите мне правду! Почему вы не ответили на мое письмо?
Он смутился.
— Гревилл пришел, когда я писал вам ответ. Он сказал, что не потерпит, чтобы я отослал его. Он сказал, что если вы получите деньги, вы приедете в Лондон и этим вынудите его сразу же порвать с вами. Похоже было, что он выполнит свою угрозу. А я знал, что это сделало бы вас несчастной.
— Вы знали? Но я ведь никогда не говорила вам об этом!
— Но вы же отказались ради него от сэра Гарри!
Она кивнула. В глазах ее горело пламя.
— Да, я люблю Гревилла. И не хочу потерять его. Но я его совсем не знаю. Я знаю о нем только то, что он говорит мне сам. Что мне делать, чтоб удержать его? Скажите мне, Ромни! Помогите мне, если вы меня хоть сколько-нибудь любите. Он человек необычный. Я все думаю и думаю. Почему вам нельзя было послать мне денег? Он знал, что я в отчаянии, близка к гибели. Или ему хотелось унизить меня, подчинить себе? Чтобы я вынуждена была делать то, чего желал он? Чтобы я во всем зависела только от него?
Бледная от волнения, она с трудом произнесла все это. Ромни взволнованно следил за ней.
— Ну что вы! Я прошу вас, мисс Эмма, такое недоверие… Гревилл горд и ревнив. И беден. Встаньте на его место! Мужчина, любящий женщину, естественно, хочет, чтобы та получала что-либо только из его рук.
— Вы так думаете, Ромни? Вы действительно так думаете?
Он печально поглядел на нее.
— Да, я так думаю, мисс Эмма. Ах, что сделала с вами жизнь! Созданная для радостей, свободная и открытая натура, вы мучите себя такими мрачными раздумьями! А ведь вы так молоды!
Она печально улыбнулась:
— Молода, да! Но что я уже пережила! И у меня такое чувство, что мне предстоит нечто еще более тяжелое. Я все время вспоминаю одного молодого человека, которого видела однажды. Кажется, его звали Нельсон. Доктор Грэхем сказал о нем, что он никогда не будет счастлив. И я думаю, со мной будет то же самое: никогда, никогда не буду я счастлива!
Она опять глубоко задумалась. Почему Гревилл не хотел, чтобы она была в Лондоне? Может быть, он все еще сватался к дочери Миддлтона? Или…