Любовь к электричеству: Повесть о Леониде Красине
Шрифт:
– Нет, Леонид Борисович, я здорова. Просто долго молчала и вот закашлялась…
– Вы вообще все больше молчите. Для подпольщицы это изумительное качество, но. – Он вдруг оборвал предложение, просто поставил точку после «но».
«Что «но»? Что это такое?» – у Нади заколотилось сердце.
«Что за нелепые фразы я произношу, – думал Красин. – Откуда эта неловкость? Глупость, глупость… Этого еще не хватало».
– Принесли? – сухо спросил он.
– Да! – Надя открыла сумочку, пробежала, пробежала, пробежала расстояние от кресла до окна, приблизилась и протянула
Это был первый номер новой газеты «Рабочий», отпечатанной в типографии на Лесной.
– Отлично! Вот как прекрасно! – воскликнул Красин и, забыв «обо всем на свете, залюбовался титульным шрифтом, а потом стал читать передовую статью.
Вдруг что-то оторвало его от чтения, он повернулся и увидел сияющее юное лицо Нади, обращенное прямо к нему.
– Что с вами? – поднял он брови. – Что за мгновенные смены настроения?
– Вы так обрадовались «Рабочему»! – сказала девушка.
– Послушайте, Надя, – сказал он, слез с подоконника, сунул газету в карман и зашагал по ворсистому ковру кабинета. – Я хотел бы…
– Одну минуточку, Леонид Борисович! – прервала его она и заговорила быстро-быстро, словно стараясь потоком слов увести его в сторону от некоего опасного места или желая спастись сама. – Я давно хотела посоветоваться с вами по важному для меня вопросу, и лучшего случая, кажется, не будет. Вы знаете, конечно, что я из бедной семьи, но вот недавно скончался мой родственник в Чернигове, и я волею судеб оказалась его единственной наследницей. Правда, пока я получаю по завещанию только проценты, которые вношу в партийную кассу…
– Это я знаю, – вставил Красин.
– Полностью я вступлю в права наследования после замужества. Такова была воля покойного. Я думаю, Леонид Борисович, я думаю, что сейчас, в эти дни, мне просто необходимо… ну, выйти замуж. Понимаете ли…
– У вас есть жених? – спросил Красин, внимательно, сощуренными глазами глядя на девушку. – Вы любите кого-нибудь?
– Я считаю, что, – она запнулась, – что подпольщица не имеет права любить…
– Павел Берг? – спросил он.
Она покачала головой.
– Кириллов?
– Нет…
– Вы хотите вступить в фиктивный брак?
– Да! – воскликнула она.
Красин приблизился и снова сел на подоконник.
– Послушайте меня внимательно, Надежда Яковлевна, – по-прежнему сухим, официальным тоном заговорил он. – Вы должны полностью отдавать себе отчет в том, что вы делаете, а мы должны быть уверены, что вы этот отчет себе отдаете. Вы хотите передать партии все свое состояние, я уже слышал об этом. Вам совсем немного лет, Надежда Яковлевна… Не сломаетесь ли? Вы уже немало работали в партии и знаете, какова жизнь профессионального революционера. Полтинник в день – это максимум. А что ждет впереди? Мы все верим в победу, а может быть, нас ждет поражение, полный разгром? Тюрьмы, Сибирь? Вы подумали об этом?
– Иначе я бы не говорила так с вами, Леонид Борисович, – тихо сказала Надя.
– Я должен посоветоваться с товарищами, но думаю, что партия ваши деньги возьмет, – отчеканил Красин и стал смотреть
Несколько секунд прошло в молчании. Потом в глубине квартиры зазвонили часы. Надя вздрогнула, а Красин не шелохнулся.
– Смотрите, как высоко летит лист, – вдруг сказал он.
Над Петровскими линиями в сером небе отважно летал одинокий, наполовину желтый, наполовину зеленый лист. То он планировал, то трепетал на одном месте, то вдруг беспомощно падал, то снова взмывал вверх.
– Откуда он прилетел сюда? – проговорила Надя.
– С Неглинного бульвара, я полагаю, – громко и с какой-то странной бодростью сказал Красин.
– Первый знак осени, – шепнула она.
Он молчал и смотрел на лист, словно на летательный аппарат, ведомый каким-то отчаянным пилотом, каким-нибудь Виктором Горизонтовым. Рассказать ей о гибели Горизонтова? Рассказать ли ей обо всем? Рассказать ли этой девочке о самом себе? Как об этом рассказывают?
Подполковник Ехно-Егерн явился с докладом к генералу. Войдя в кабинет, он вытянулся перед огромным столом, за которым маячила под самым сапогом высочайшего портрета шишковатая голова генерала.
Правый глаз подполковника сразу углядел за плечом какое-то неожиданное мерцание; эге, вон оно что: погоны, пуговицы, крестики, аксельбанты – да тут целый синклит.
– Докладывайте, подполковник, – по обыкновению роясь в бумагах, ища в них любимый свой набор соблазнительных открыток, сказал генерал.
Ехно-Егерн раскрыл папку.
– По сведениям заграничной агентуры, ваше высокопревосходительство, революционные группы несмотря на неудачи с пароходами «Гладстоун» и «Джон Графтон» всеми путями завозят в империю оружие и боеприпасы. Вот список перехваченных грузов и арестованных преступников.
– Ваше высокопревосходительство, господа! – Ехно-Егерн небрежно кивнул правостороннему молчаливому мерцанию. – Должен, к величайшему своему огорчению, отметить закостенелость нашего аппарата. Более двух месяцев наш департамент доводил на места полученные с таким трудом скудные сведения о III съезде эсдеков. Сколько времени понадобилось, чтобы объявить по всей империи розыск большевистских цекистов! Наконец, пропала, словно иголка в стоге сена, такая крупная фигура, как инженер Красин, который, по некоторым нашим, правда, еще не проверенным, агентурным донесениям, отнюдь не бросил преступную деятельность, как утверждают некоторые наши высокопоставленные персоны, а, напротив, избран в ЦК РСДРП.
– Вздор! – бабахнуло из угла, и Ехно-Егерн понял, что слухи оправдались: бакинский его оппонент повышен в должности. Он сумел усмехнуться и чуть-чуть повернул голову. Так и есть: опустив пузо до колен, сидит в углу полковник Караев.
Генерал между тем предавался любимому своему занятию – обводил сухим перышком открытку, создавая, видимо, иллюзию сопричастности к изображению. Эх, слуги порядка!
– Плохо, ваше высокопревосходительство, боремся мы с бунтовщиками, – продолжал Егерн. – У тех спайка, железная дисциплина, взаимовыручка, а у нас рутина. Плохо мы еще боремся, плохо…