Любовь к электричеству: Повесть о Леониде Красине
Шрифт:
– Пропустите, пропустите, я член Федеративного комитета. Товарищи, я принес ужасную новость – час назад в Косом переулке арестован Федеративный Совет.
– Без паники, товарищи!
Николай Берг прибежал домой в шинели с оторванным лацканом, мелькнул в зеркалах взлохмаченный, с горящими глазами.
«Все-таки мы с Павлом – одно лицо», – подумал невольно он, но тут же эта мысль была захлестнута потоком, водопадом других мыслей, среди которых была одна, поразившая Николая.
«Только политические
Шаги его гулко разносились по огромному дому.
– Павел! – крикнул он. – Лиза! Таня! – голос раскатился по лестницам и комнатам, и Николай сразу же понял, что дом пуст. Он пробежал все-таки через холл, распахнул несколько дверей, потом спустился в подвал.
Здесь, как всегда, орудовали «блаженненькие», как их называла Сима, студенты-химики. Студенты весело насвистывали какой-то кекуок.
– Простите, милостивые государи, за вторжение, – процедил сквозь зубы Николай, – но не видели ли вы кого-нибудь из хозяев этого дома?
– Пашка, должно быть, на фабрике, Колюня, – с поразившей Николая фамильярностью сказал один из «блаженненьких», – а девочки, наверное, гуляют…
«Девочки гуляют!» Артиллерия уже бьет вдоль Тверского бульвара, повсюду дерутся, а «девочки гуляют», – Николай в бешенстве вылетел из подвала, снова пробежал по темной, в таинственных бликах и тенях гостиной, повернул выключатель – света не было: забастовка.
Он сгреб со стола несколько газет, сунул их в камин, бросил спичку. Красные отблески заплясали на полу, на стенах, на окнах… Николай вдруг увидел среди пушистых хвойных лап, вплотную подступающих к окну, двух птах небесных, снегирей, красногрудого самца и серенькую самочку. Птахи кувыркались в снегу, топорщили перышки, раскачивались на ветках в полном блаженстве.
– Какая идиллия! – ядовито процедил Николай. – На дворе революция, а у них, видите ли, любовь…
Застучали двери, в вестибюле послышались незнакомые мужские голоса и женский плач. Николай рванулся.
В прихожей топтались два солдата в мохнатых шапках, один из них зажигал лампу, а на ступеньках лежала ревущая во весь голос трясущаяся Сима.
– Коленька! – дурным голосом завопила она. – Схватили наших девочек в Камергерском! Сама видела, и Лизу, и Таню в полицейскую карету затолкали… Меня тоже волокли, да вот господа «артурцы» отбили…
У Николая кругом пошла голова, он схватился за бронзового Пана со свирелью, крикнул:
– Где Павел, Сима? Где Павел?
– Павел на обувной с дружиной распоряжается…
Градоначальник барон Медем – в Петербург:
…В настоящее время мятежники стараются захватить в свои
«Известия Совета рабочих депутатов»:
…Победа близка! Будьте, товарищи, смелы, решительны и умейте, не дрогнув, смотреть в глаза нищете и смерти в борьбе за свободу!
Генерал-губернатор Дубасов – премьер-министру Витте:
Положение становится очень серьезным. Кольцо баррикад охватывает город все теснее, войск для противодействия становится явно недостаточно. Совершенно необходимо послать из Петербурга, хотя бы временно, бригаду пехоты.
С колокольни Страстного монастыря открывался обширный вид на заваленную снегом, подернутую морозной дымкой низкокрышую Москву. Маковки бесчисленных церквей светились под лютым декабрьским солнцем. Ближе всего и удобней для прицела был Тверской бульвар в черном человеческом мельтешении, в морозном дыхании, в мелькании узких красных полотнищ.
– Ишь, сволочи, своего тряпья у них не хватает, над русским флагом измываются. Белое и синее отрывают, а красным машут!
Во главе бульвара стоял, опустив голову в плечи, в пышный снежный воротник, печальный черный человек.
Артиллеристы, багровые от натуги, втащили наконец на колокольню пулемет и, приседая, чтоб не расшибить лбы об огромные колокола, подкатили его к краю площадки.
– Наводи на бульвар, елки точеные! – гаркнул, растирая побелевшие уши, бравый усатенький поручик.
Артиллеристы замялись.
– Броде бы не с руки, – пробормотал один носатый, а рот – галка залетит, ефрейтор. – Вроде бы не с руки, ваше благородие, со святого места пулеметом…
– Я тебе, Бухтин, из рожи сейчас татарский бифштекс сделаю, – спокойно сказал поручик.
Взялись заряжать.
– Сейчас по бульвару шарахнем, – потирая руки, словно перед стопкой водки, говорил поручик, – а потом засадим вон по той баррикаде. Париж, ха-ха-ха, история!
Солдаты меж собой перешептывались:
– А это кто ж там такой – чугунный?
– Генерал, должно, какой, полководец…
На Старо-Триумфальной казачью сотню окружила вооруженная толпа. Ружья и пистолеты были подняты стволами вверх, шашки пока лежали в ножнах. В толпе мелькало множество молодых женских лиц. Казаки неуверенно улыбались.
– Свободу казакам! Долой офицеров! – раздался вдруг пронзительный крик.
– Ура! – загремела толпа.
– Шашки наголо! – голос есаула потонул в шуме.
– Эй, казачки-красавчики, переходите к нам! – Яркоглазая молодка взялась за стремя. Чубатый свесился, прижал руку к груди.