Любовь как преступление
Шрифт:
Сначала по коже словно огоньки пробежались – мелкие и колючие, потом, от кончиков пальцев в направлении сердца медленно, но неумолимо, начало разливаться тепло. Оно заполняло меня изнутри, усиливалось, обещая превратиться в гудящее пламя.
Я сжалась. Боль усилилась, выжимая слезы из глаз.
Глубоко вздохнула, постаралась расслабиться. Это было нелегко, но я старалась и заметила странную закономерность: чем больше я расслабляла мышцы, чем глубже и размереннее становилось мое дыхание, тем менее острой казалась боль. Как будто некая сила пыталась сродниться
Сила, древняя, как сама вселенная, бурлила в моих венах, смешиваясь с кровью, струилась по коже, в едином стремлении: наполнить каждую клеточку моего тела. Я не знала, что это, я боялась его и не хотела, но когда я впустила это, обжигающая боль вдруг обернулась ласковым теплом, приятно греющим меня изнутри и снаружи.
Я открыла глаза и недоуменно уставилась на свои руки и ноги. Все открытые участки кожи окружал ровный, едва заметный светящийся ореол бледно-золотистого цвета с красноватым отливом. Я словно плыла в теплом ласковом облаке, наполненном солнечным светом. Это было прекрасно!
Где-то на задворках мелькнула мысль: у даханнов на фрегате было серебристое свечение! Мелькнула – и пропала.
Глава 17
Корабль швыряло, будто щепку. Лежать стало невозможно: качка усилилась, тяжелые волны одна за другой били в корму, натужно стонали шпангоуты. Бриг бросало то вверх, так что его бушприт задирался в небо, то вниз – и тогда у меня внутри все сжималось от страха. Вещи со стола капитана давно валялись по всей каюте, хорошо еще, что дверцы шкафов закрывались на шпингалеты, а книги на полках были тщательно укреплены. Чего не скажешь обо мне.
Бездействовать здесь, в этом заточении, стало просто невыносимо! Когда меня в очередной раз швырнуло на пол, раздался треск – и я похолодела.
В разбитое окно каюты, швыряя мне в лицо осколки стекла, ударила ледяная волна. Я едва успела прикрыть руками голову.
Морская вода беспрепятственно хлынула в каюту, но тут корабль вновь взлетел на гребне волны, и вода ушла, оставляя после себя холодные лужи и жгуты бурых водорослей.
За окном бушевала стихия. Гроза была такой силы, что видимость практически исчезла. Черное небо, пронзаемое яркими молниями, черные волны, вздымающиеся к самому небу – и посреди этого безумства маленький кораблик с одной глупой эйриной на борту!
Вот вспыхнули сразу три, нет, четыре молнии! В их ярком свете я увидела, у подножия бизань-мачты небольшое столпотворение. Кто-то лез по вантам в сторону гафеля. Все паруса уже убрали, оставался только один, самый большой, но что-то случилось, и его никак не могли зарифить.
Корабль качнуло, он накренился, и я едва не закричала: тот, кто лез на мачту, сейчас висел вниз головой, запутавшись в вантах.
Еще рывок – и он исчез, смытый огромной волной, захлестнувшей корабль!
Последний парус не зарифили. Он болтался огромным черным полотнищем, и ветер мотал корабль из стороны в сторону, будто вредный
Бриг швырнуло на левый борт, он накренился, черпая воду. Не удержавшись на ногах, я покатилась по мокрому полу, ранясь об осколки стекла и острые углы. Над моей головой вместо потолка оказалась стена каюты. В разбитое окно хлынула ледяная вода.
Это был конец! Если корабль не выпрямится, мы все пойдем ко дну! Кто-то должен был залезть на бизань мачту и перерезать снасти, удерживающие парус. Но это было сродни самоубийству!
***
Всю жизнь прожив рядом с морем, я не могла представить себе и десятой доли того мужества, которое оно требует от своих детей. Стоять там, на верхней палубе, где хлещет ливень и бьют смертельные волны, из последних сил держаться за реи и ванты – и при этом знать, что любой миг может стать для тебя последним – и все равно, твердой рукой вести этот корабль вперед, туда, где над кромкой горизонта виден край голубого неба, туда, где кончается буря! Я могла лишь восхищаться этими отважными моряками, пусть они и были пиратами.
Я лежала в углу, практически распластавшись по стене, а окно каюты темнело над моей головой. Крен был градусов сорок, не меньше. Гигантские молнии пронзали черное небо.
Руки, изрезанные стеклом, странно защипало, будто кто плеснул на раны крепкий алкоголь. В свете молний я поднесла ладони к глазам и не сдержала изумленный вскрик: кровоточащие ранки затягивались прямо на глазах! Только вот кровь… моя кровь стала странного бурого цвета: такой получается, если в красную краску добавить синьку. И это золотистое сияние, оно то вспыхивало, то гасло, и я поняла, что его интенсивность зависит от степени моего волнения. Это плохо. Держать себя в руках я всегда не умела…
Оставаться в каюте становилось слишком опасно. Дверь закрыта, но окна не слишком высоко от палубы. Можно попробовать. Я поползла на коленях, нащупала при свете молний край оконной рамы. Завернула руку в мокрый плащ, выбила остатки стекла и ужом скользнула в пустоту.
Босые пятки с глухим стуком ударились о мокрую палубу. Не удержавшись, я упала на четвереньки. Замерла. Отдышалась. И быстро-быстро поползла вдоль фальшборта в сторону матросов, держась за натянутый трос. Я больше не могла оставаться одна, слишком сильным был страх смерти, слишком близко ее дыхание. Пусть будет, что будет, мне все равно, но уж лучше там, с пиратами, чем сходить с ума в запертой каюте!
Мужчины сновали по палубе, спеша исправить ущерб, наносимый бурей. Корабль заваливался на бок, оставшийся огромный косой парус не давал ему выпрямиться, а между тем, крен становился все больше и больше. Еще чуть-чуть – и из воды покажется киль. Если это случится, нас уже ничто не спасет.
Я машинально взглянула на мачты и обомлела. Кто-то лез на бизань с абордажной саблей в зубах. Я напрягла зрение. Внизу матросы рубили шкоты на гике кто чем мог. Отчаянный смельчак собирался срезать парус прямо с гафеля!