Любовь, которую ты отдаешь
Шрифт:
«А, привет», — сказал Джон, нарушая молчание. Он спокойно отхлебнул чай, в то время как Синтия всматривалась в его глаза, пытаясь найти ответ. Он выглядел таким усталым, будто всю ночь пьянствовал и совсем не спал. Его долговязая фигура была заплывшей (результат употребления наркотиков), волосы спутаны и тусклы, и весь он казался каким–то недомытым. Под тонкой круглой оправой очков черные круги, под глазами появились мешки.
Наступила долгая пауза. Наконец Йоко Оно повернулась к Синтии. На ее лице не было и следа замешательства, не было даже намека на желание извиниться или объяснить происходящее. Невероятно, чтобы любовь Джона завоевала эта мрачная, неулыбчивая тридцатишестилетняя женщина с бледным продолговатым лицом и, мягко говоря, небезупречной фигурой, далекой от того, что можно назвать секс–символом. В довершение ко всему она была замужем, и у нее была шестилетняя дочь. Глядя на Йоко, Синтия вдруг заметила, что на ней не просто халат, а ее, Синтии, халат. «А, привет», — произнесла холодно Йоко. И снова наступило молчание, лишь на лице Джона медленно проступила сардоническая усмешка. Казалось, он ждет, чтобы
Когда слова слетели с ее губ, она пожалела о сказанном. Джон пристально смотрел на нее недобрым взглядом. На секунду она испугалась, что он может сказать что–нибудь грубое, как делал всегда, не задумываясь. Она молилась, чтобы он не унизил ее еще больше перед Йоко. Но он только буркнул: «Нет, спасибо».
Она развернулась и выбежала из кухни. Прошлась по комнатам, собирая вещи, чтобы упаковать их, бесполезные вещи, напоминавшие о замужестве. Это были фотографии, на которые она никогда не захочет смотреть, приглашение на вечеринку, о которой она хотела бы забыть. Пока Дженни и Волшебный Алекс ждали ее в холле, она быстро поднялась по центральной лестнице на второй этаж и спустилась в холл, а оттуда в спальню размером с половину теннисного корта, с полками от пола до потолка и стенными шкафами с ее и его вещами. Там стояла широкая кровать, на которой бесконечно долгими ночами она ждала возвращения Джона и в конце концов засыпала одна. По пути в холл Синтия споткнулась о тапочки Йоко Оно, аккуратно выставленные за дверь гостиной, и впервые за все время расплакалась.
Слава Богу, подумала она, что они хоть не спали в ее постели.
В глубине души, не признаваясь в этом даже себе, она знала, что их брак был обречен с самого начала. С того самого дня, как они познакомились, Джон сражался со своими демонами и чудовищами, и она мало чем могла ему в этом помочь. Слава и успех обернулись иронией. Мать и отец предали его, Пол предал его, Махариши предал его, и она сама отчасти давным–давно предала его. Она видела, как эти ненасытные пиявки напитывались его энергией и деньгами, как высасывали из него все, без остатка. Последние несколько лет она стояла в стороне, а он барахтался в штормовом море наркотиков. В свои двадцать восемь лет Джон был уже сложившимся наркоманом, за исключением очень коротких и редких периодов жизни. С того дня, как они встретились, он постоянно находился в состоянии алкогольного опьянения или наркотического транса. В Кенвуде на полке в солнечной комнате стояли белая фармацевтическая ступка и пестик, с помощью которых он смешивал различные комбинации наркотических средств, барбитураты и психоделики. С помощью некоторых препаратов он на несколько недель погружал себя в состояние такого глубокого транса, что переставал видеть какие–либо краски, лишь черный и белый цвет. «Что касается меня, — писала Синтия, — все началось с того момента, когда в нашу жизнь пришли гашиш и ЛСД». Но не наркотики отняли у нее Джона, а другая женщина.
То, что этой женщиной оказалась чокнутая японка, явилось для Синтии ошеломляющим открытием. Насколько она помнила, женщины всегда гонялись за Джоном, или его кошельком, или его славой. Женщины были разными — от примитивных шлюх до кинозвезд и писательниц. Несколько недель назад Джон признался в дюжинах измен за восемь лет женитьбы, ни об одной из которых она не подозревала. В этот список побед, по его словам, входила исполнительница фольклорных песен Джоан Баэз, английская актриса Элеонора Брон, журналистка «Ивнинг Стэндард» Маурин Клив, американская поп–певица Джеки Де Шеннон, а также, по его подсчету, было еще около трехсот других девушек в различных маленьких и больших городах мира, и казалось, что никто не сможет надолго задержать его внимание. Пока не появилась Йоко.
В Йоко Оно было что–то такое, чего не было в других: ее настойчивость граничила с навязчивостью. В ней совмещались упорство и нахальство, она постоянно бродила поблизости, как привидение. К этому времени уже все в доме ее опасались.
После того, как они с Джоном встретились на художественной выставке, от нее невозможно было избавиться. Синтия всегда полагала, что первой ошибкой Джона было то, что он материально поддержал Йоко. Получив деньги для своей выставки, она появилась снова, требуя еще. Охранники студии И–Эм–Ай на Эбби Роуд, где ребята записывали свои альбомы, шутили, что она является частью ограды. Однажды Йоко пригрозила, что прикует себя цепью к воротам, если ее не пустят к Джону. Затем началась продолжительная осада Кенвуда. Сначала шли непрекращающиеся телефонные звонки, а после того, как Джон три или четыре раза менял номер телефона, она стала посылать ему дюжины писем. Синтия перехватывала многие из них и, когда они приобрели оттенок горечи и отчаяния, стала прятать, на случай, если Йоко когда–нибудь выполнит угрозу покончить с собой. Однажды она уже пыталась это сделать в Японии, и письма казались искренними. Как рассказывает Синтия, Йоко писала: «Я больше не могу. Ты — моя последняя надежда. Если ты меня не поддержишь, тогда все, я убью себя».
Очень даже живая, Йоко стала лично являться в Кенвуд и поджидать возле дома, пока Джон приедет или уедет. Она простаивала там с раннего утра до поздней ночи, независимо от погоды, всегда в одном и том же старом черном свитере и стоптанных туфлях, такая злобная, что Дороти Джарлетт, экономка,
Вопиющая бестактность Йоко проявилась однажды в Лондоне, когда она заявилась на лекцию о трансцендентальной медитации, куда пришли Джон с Синтией. После лекции она вышла вслед за ними, проследовала к «роллс–ройсу» Джона и уселась на заднее сиденье между супругами. Синтия и Джон обменивались смущенными улыбками через ее голову, пока шофер не довез ее до Парк Роу, где она жила вместе с мужем. К тому времени, как Йоко доехала до места, Синтия погрузилась в глубокое уныние из–за того, что этой женщине, очевидно, удалось увлечь Джона своими дикими планами. «Может быть, Йоко — это то, что тебе нужно?» — с тревогой спросила она Джона. Джон рассмеялся своим коротким ядовитым смешком: «Она? Да она слабоумная. Это не для меня. Она больная. Мне она не нравится».
И вот теперь, шесть месяцев спустя, она была в Кенвуде, пила чай и выглядела так, словно она хозяйка дома. Пока Дженни и Волшебный Алекс ждали в такси, Синтия сложила все, что могла, в один чемодан и бросилась вниз по ступенькам, забросила вещи в багажник такси, где лежали ее сумки, с которыми она путешествовала. Дженни и Волшебный Алекс уселись рядом с ней на заднее сиденье. Все трое молчали, пока такси отъезжало от Кенвуда. Синтия чувствовала, что она здесь в последний раз. У главных ворот закурила сигарету, а потом прикрыла глаза дрожащей рукой и молча заплакала. Синтия курила и плакала, снова и снова удивляясь, как же мог Джон быть так жесток с ней. И все же она продолжала любить его и пыталась оправдать, веря, что они с Джоном связаны судьбой на всю жизнь, что они всегда будут вместе — до смерти и после нее. Она и теперь верит в это.
Но в тот вечер, когда Синтия застала его с Йоко, вера почти иссякла. Она просидела большую часть ночи с Волшебным Алексом, они пили вино и разговаривали в его комнате за столиком с зажженными свечами. К рассвету было выпито много бутылок вина, и тогда она легла в постель с Алексом и занялась любовью с лучшим другом Джона. Так символично закончились навсегда ее отношения с Джоном.
На грани любви и ненависти — именно такими были отношения с Джоном с самого начала. Синтия боялась даже находиться рядом с ним, когда увидела его в ливерпульском художественном колледже. Ей тогда было девятнадцать, а ему восемнадцать. Он был новичком, и за год все в колледже узнали, какой он испорченный. В художественном училище 1958 года, когда всем хотелось выглядеть «богемно» и подражать американским «битникам» в черных свитерах–водолазках и двубортных пиджаках, Джон Леннон играл роль крутого неуправляемого тедди боя [1] . Синтия наблюдала за ним украдкой, когда по вечерам он влетал в литературный класс в своем длинном твидовом пальто, с обшарпанной гитарой за спиной, близоруко щурясь на мир из–за очков в черной оправе с толстыми стеклами, — высокий, длинноногий, немного нескладный. Из волос он делал кок на лбу — безуспешная попытка походить на Элвиса Пресли, его идола. У него был быстрый и острый, но очень гадкий язык. Он мог беспощадно высмеять кого угодно, и никто — ни учителя, ни студенты — не был застрахован от его убийственных шуток. К несчастью для Синтии, он сидел прямо за ней на литературных занятиях, и от него не было спасения. Он не делал никаких заданий, через слово неприлично выражался, убивал время, рисуя отвратительных детей–уродов и карликов, а пальцы его загрубели от гитары и пожелтели от никотина. Он обращался к Синтии только тогда, когда ему нужна была линейка или ручка, которые он никогда не возвращал, а она его слишком боялась, чтобы спросить. Почти всегда от него пахло перегаром, и, хотя он постоянно курил сигареты, своих у него почти никогда не было.
1
Тедди бой — разг. — стиляга, пижон (50–е годы). Тедди — уменьш. от Эдуард; часть молодежи подражала моде короля Эдуарда VII (1901–1910); правление короля Эдуарда VII характеризовалось отходом от строгой викторианской морали.
Синтия Пауэл выросла в Хойлейке, довольно шикарном предместье Ливерпуля напротив Мерсей, в домике с террасой у моря.
Она и два ее старших брата получили строгое воспитание, но в семье были сердечные отношения и дети всегда чувствовали защиту. Синтия была хорошей девочкой с красивой бледной кожей, светлыми волосами, яркими голубыми глазами, с приветливой улыбкой и тихим голосом. Она носила строгую юбку и джемпер в тон и встречалась по уик–эндам с одним и тем же мальчиком в течение трех лет, не отваживаясь пойти дальше невинных поцелуев на лестничной клетке. Когда он оставил ее и стал встречаться с другой девушкой, она потратила шесть месяцев, чтобы вернуть его обратно; с этой целью она выгуливала свою собаку по вечерам около его дома и с надеждой смотрела на его окна. Ее отец умер от рака, когда ей было семнадцать лет, а на следующий год она поступила в ливерпульский художественный колледж.
Первые шесть месяцев знакомства Синтия держала Джона Леннона на расстоянии, относясь к нему с большой опаской.
Возможно, она и вообще не захотела бы с ним ближе познакомиться, если бы не его гитара. Однажды в столовой на первом этаже художественного училища, доедая ленч, приготовленный для нее матерью, Синтия заметила небольшую группу студентов, столпившуюся у стойки буфета. Вместе с подругами она подошла посмотреть, что происходит, и увидела Джона. Он сидел на ступеньке, играл на гитаре и с блаженным видом пел. Очки он снял, и она впервые увидела его глаза. Голос у него был приятный, немного специфический, чуть–чуть в нос, с явным ливерпульским акцентом. В нем звучала скорее мука, чем нежность. Синтия не могла оторваться, она стояла в увеличивающейся толпе и слушала песню за песней, пораженная тем, как Джон Леннон вылезает из своей твердой раковины.