Любовь крестоносца
Шрифт:
— Крышень, мой дорогой! Дева Мария! Помогите…. зачем ему так рано умирать? Я так намучилась от всех этих бед! Ведь никогда ни о чем вас не просила! — так, заплаканная, она и задремала, сидя на лавке возле лежанки и положив на нее голову. Очнулась она от чьих-то шагов.
— Дедушка Земибор! Слава богам! — подхватилась Радмила.
— Я, кто же еще милая. Ну, что там у тебя? — сказал старик
— Не могу я его вылечить, не умею! — прошептала она. — Матушка не всему меня научила.
— Ладно, неси все запасы матери. Будем спасать, —
— Держи его голову, да смотри, чтобы и капли не пролилось, а то мера будет не та.
Потом старик, взяв небольшой бубен, присел возле больного и стал петь какую-то странную песню. Голос его вибрировал. Он отбивал ритм на бубне, то медленно, то ускоряя его. И его песня в такт бубну то затихала, то усиливалась — голос старика поднимался все выше и выше. Наконец все закончилось.
— А ты везучая… Еле выпросил его у богов. Не хотели они вначале… Сильно гордый он! — у старика лоб был покрыт бисеринками пота.
А Ульрих в это время видел необыкновенный сон. Прекрасная женщина в необыкновенном белом платье, как будто сотканном из сверкающего лунного света, с алмазной короной на роскошных золотых волосах, выплыла из стены бедной Радмилиной избушки. В руках у нее был светящийся скипетр.
— Богиня Майя, Майя! — тихий восторженный шепот раздавался со всех сторон. Все живое, весь мир яви приветствовал свою повелительницу!
— Зачем ты меня потревожил, волхв Земибор? — она провела перед закрытыми глазами Ульриха призрачной рукой и он, не поднимая тяжелых век, увидел седого как лунь старика, одетого в длинную белоснежную рубаху и белоснежный плащ. Глаза у него излучали такую необыкновенную любовь и жалость, такое сострадание к Ульриху, что у того от переполнивших его чувств покатились слезы из-под закрытых век.
— Прости этого человека — он суженый дочки нашей Баяны. Он отстрадал свои ошибки. И, потом, Майя, разве не ты поставила его в такие условия? Не будь так сурова, могучая богиня! — старик протянул просительно худые руки.
— Каждый выбирает сам свой путь. И богиня Майя здесь не причем. Она лишь следует его выбору, расставляет декорации, усиливает ощущения, делает выводы из его тайных подсознательных желаний! — богиня не размыкала губ, а слова отпечатывались в голове Ульриха. Потом она вдруг оказалась возле его постели, прекрасная рука опустилась на его горящий лоб.
— Я хочу с тобой поговорить. Все зависит от твоих ответов. Ты сам пошел в орден. Сам сделал первый шаг, сделав выбор.
— Я не мог поступить иначе. Бедность дохнула мне в лицо своим леденящим дыханием!
— Ты мог сделать и другой выбор. Пусть он показался бы тебе сложнее, пусть был бы тернистым! Но ты взял в руки меч! Ты пошел убивать! Ты надеялся, что страдания достанутся другим. А ты получишь деньги, славу, удовольствия.
— Но так поступили многие!
— Многие, но каждый одинок на суде перед Всевышним. И каждый ответит сам за свой выбор. Все не так просто.
— Другим повезло!
— Майя это все, иллюзия. У них нет счастья. Они заложники греха. Они обречены. Вот и ты на грани смерти. Ты понял хоть что-нибудь? Есть ли необходимость продолжать жизнь?
— Я хочу попробовать еще. Прошу простить меня.
— Ты пришел на чужую землю с мечом. Ты пришел убивать, чтобы захватить чужую собственность, землю, тебе не принадлежащую…Отнять у этих людей все…
— Прошу… Не надо… Я знаю…
— Живи, несчастный! И помни — будешь держать ответ перед великой Сваргой. Я тебе дам возможность все исправить…
Призрачное видение богини как будто растаяло. Ульриха охватил глубокий целительный сон.
Вдруг он вновь ощутил себя на кровати. Было очень холодно. Сильный озноб бил все тело. Зуб на зуб не попадал…. Радмила накрыла его овчинами и еще какими-то теплыми вещами. Принесла горький отвар пахучих трав. Заплаканные глаза ее стали потихоньку просыхать. Она все время что-то шептала и суетилась возле Ульриха.
Волна жалости подкатила к горлу рыцаря.
«Она так старалась, так плакала, когда я умирал», — думал он, — «зачем я ей? Проще было тогда бросить меня в лесу»! Краем глаза он наблюдал за славянкой.
«Как нежны ее прикосновения, как она добра, как красива», — нестройной чередой плыли мысли Ульриха…
— Дедушка, уж не знаю, зачем я тебя потревожила, ведь он наш враг! — прошептала девушка.
Старик поднялся и подошел к лежанке.
— Будет жить. Пусть лежит на печи… подтапливай ее понемногу. Да, вот три маленьких пузырька. Давай раз в день, смотри, не пролей! И конечно, мед. Пои травами — все ты делала правильно. Но тебя боги не слышали — ведь нагрешил твой суженый, — старик сел за стол.
— Ну, покорми с дороги!
Покраснев, Радмила встрепенулась:
— Ну, что ты, дедушка, говоришь! Как тебе не стыдно такое сказать! Какой он мне суженый! Прохожий он! Матушка учила — надо всем помогать! А покормить — я сейчас… У меня и каша, грибы соленые, и мясо впечи томится.
Сели они за стол, и так хорошо стало на сердце у измученной девушки, как будто опять и отец жив, и матушка вовсе не умерла. От старого Земибора шло громадное тепло — все плохое отходило.
Что он за человек? А, может, и не человек вовсе, а святой…интересно, сколько же ему лет?
— Не помню, милая. Да и зачем тебе обо мне, старике, думать. Ты вот лучше о нем помысли, ой, не простая у тебя судьба. Ладно, давай спать.
Старик, кряхтя, пошел к лавке.
Пораженная ясновидением старика, Радмила остолбенела. Но потом спохватилась и захлопотала: — Нет, дедушка. Ты ложись на кровать! — накрыв старика теплым одеялом, она подошла к лежанке, потрогала лоб и замерла в удивлении: с больным произошли разительные перемены: дыхание стало ровным, жар спал, черты лица разгладились — он спокойно спал.