Любовь лингвиста
Шрифт:
Так уж получилось, что за продуктами всегда хожу я: все-таки это грузоподъемное неженское дело, к тому же я свободнее, чем Деля, наконец, просто люблю шляться всегда и везде, в том числе и по магазинам. Естественно, я не упускаю возможности ухватить какой-нибудь немудреный деликатес для Дели и, что почти противоестественно, иногда прихватываю еще и то, чем она склонна баловать своего учителя.
– Вот тебе твой инжир, а вот эти финики убери скорее с моих глаз.
– Зайчик мой, ты запомнил, кто у нас любит финики! Вот умница! Ну, моя благодарность просто не будет знать границ. Сейчас или подождем до вечера?
– Я-то все помню. А вот знаешь, что, например, люблю я?
– Конечно, знаю. Ты любишь меня.
Крыть нечем. Но если бы издевательство
– Не переживай, зайчик. Очень может быть, что следующим после Петрова у меня будешь ты.
– Следующим кем?!
Имитируя искреннее негодование, я на самом деле отлично понимаю кем. Мужчиной Моей Мечты – вот как примерно это называется. Есть такая категория женского сознания. Причем если «девушка моей мечты» – всего-навсего эвфемизм мужских сексуальных фантазий или желательного для употребления физического типа женщины, то Мужчина Мечты может быть старым, уродливым, асексуальным, полу- или совсем незнакомым – важно, чтобы он персонифицировал «мечту» не только в современном смысле слова (греза, упование), но и в пушкинском («мечтам невольная преданность» {84} ), то есть «мечта» = мысль, идея.
84
…«мечтам невольная преданность»… – Из «Евгения Онегина» (глава первая, строфа XLV).
«Идея» недаром женского рода. Мужчины только делают вид, что служат какой-то идее: фактически же они либо работают с идеями как профессионалы, изучая старые и изготавливая новые (если говорить о философах и ученых), либо цинично спекулируют разнообразными чужими идеями для прикрытия своих истинных целей (все без исключения политики). А среди женщин встречаются отдельные существа, в крови которых содержится некоторое идейное вещество, вызывающее особенную страсть, которую не могут утолить ни секс, ни брак, ни материнство. Идея эта проецируется на определенного мужчину: он может быть политиком, ученым, художником, дельцом, вором – кем угодно. Вот Тильда хотела из меня изготовить мужчину своей мечты, но то ли не получилось, то ли терпения у нее не хватило. Может быть, есть какая-нибудь юная дурочка в лингвистических кругах, творящая и из меня свой маленький культик. Нашлась же одна из провинции, что, подойдя ко мне на какой-то скучнейшей конференции, начала со слов: «Разрешите вас потрогать» (то есть убедиться, что автор таких-то работ существует в реальности). И девушка была симпатичная на вид, но меня она этими словами совершенно не тронула. Подальше от идейности – лучше я буду зайчиком, близнецом, частью тела.
Проводив Делю в полет, я тут же приступаю к своим похождениям. Дело в том, что впервые за двенадцать лет на кутузовскую квартиру возвращаются ее истинные хозяева. Все это время телефон там либо молчал, либо обнаруживал чужие голоса. Иногда я набирался наглости и изображал старого знакомого Матильды Павловны, но всякий раз узнавал, что сюда она в обозримом времени не собирается. А вот буквально неделю назад вежливый дальний родственник Тильдиных родителей сказал, что переезжает, уступая жилплощадь законным владельцам.
Трубку там пока никто не брал, но, боюсь, это было бы для меня слишком болезненно – услышать голос Тильды или тем более Фени (какой он, ее голос – такой же глубокий и грудной, как у матери, или низковато-басовитый, каким был в младенчестве?). Я предпочел бы увидеть их – вместе или по отдельности – случайно возле дома. С этой детективной целью облачаюсь в длинный черный югославский плащ (петли с пуговицами спрятаны внутри, что создает ощущение психологической защищенности) и отправляюсь гулять на противоположную сторону проспекта.
Не один я такой красивый-загадочный в плаще. Бродят тут вечерней порой другие романтики: дом-то не простой, а режимный. Я уже начал вызывать интерес и недоумение,
Не знал, что так больно будет подниматься на этом лифте, входить в огромную прихожую. Хорошо, что следов прежней жизни здесь немного: все лары с пенатами перекочевали в зарубежное пространство. Узнаю от экс-тещи основные события второй половины семидесятых – первой половины восьмидесятых годов.
– Одно могу сказать, Андрей, вам страшно не повезло. Я много повидала всякого, но не припомню другого такого случая невезения в личной жизни.
Называется утешила! Но, как ни странно, от этих хирургически беспощадных слов становится если не легче, то по крайней мере свободнее. Теперь я могу больше выспросить, больше вытянуть вожделенных подробностей.
Тильда с мужем и с Феней в Вене и будут там, по-видимому, до самого выхода мужа на пенсию, а ему пятьдесят пять. Впрочем, сейчас все так быстро меняется. Феня называет отчима «папой», но Тильда собирается ей открыть правду, когда та повзрослеет и вернется на постоянное жительство в Россию.
– Но ей же через три года паспорт получать, какое отчество там напишут?
– Мужа Тильды зовут Андрей Петрович, так что проблем не предвидится.
Черт, и здесь меня обошли, обложили…
Далее выясняется, что Феня была в Москве по крайней мере дважды (не выследил!), но в основном они втроем приезжают в Ленинград, откуда родом и домом Андрей Петрович. Может быть, теперь Феня сюда к бабушке с дедушкой…
– Нет, Андрюша, у Павла Вальтеровича большие проблемы с ногами. Его наблюдают в Штатах, дают как ветерану войны возможность проходить курсы лечения, и он консультирует там кое-какие фирмы. Через месяц я туда к нему отправляюсь, а что дальше – пока не знает никто.
И тут бесперспективняк! Может, хоть фотографию Фенину мне покажут?
Бабушка моей дочери отправляется в соседнюю комнату, тактично откладывает снимки, на которых пожилой петербуржец торжествует, любуясь отнятыми у меня женой и дочерью, и приносит только те, на которых либо одна Феня, либо Феня с Тильдой.
Четыре цветные фотографии (вдобавок к имевшимся шести черно-белым) – вот все, что я имею на сегодняшний день, все, что я вынес из прошлого и в чем предстоит искать утешения в будущем. Что ж, у многих и такого нет… Скажи спасибо кому полагается.
Есть части речи, есть частицы – всякие там школьные «бы», «ли», «же». А я вот обнаружил еще своего рода дискурсивные макрочастицы, которые характеризуют говорящего больше и точнее, чем все его рассуждансы. Есть, например, частицы лжи, типичнейшая из них – Я НИКОГДА НЕ. Достаточно зафиксировать в речи субъекта одну такую последовательность, чтобы точно знать, что он врун. Частиц истины, к сожалению, нет, зато есть частица смелости – ДАЖЕ ЕСЛИ. Стоит ее ввести в свои тревожные раздумья или эмоции – и мелкого страха как не бывало. Даже если я опоздаю на этот поезд – что уж такого страшного произойдет? Куплю новый билет, приеду днем позже, весь убыток исчислится некоторой денежной суммой, а через неделю все забудется. Даже если я уйду с нынешнего места работы и буду сие место всегда обходить за версту – смертельно ли это? Даже если никогда не получу я того или иного жетона (так Петр Викторович называет все награды, премии, должности, звания и титулы – хорошее слово) – об этом ли я буду сожалеть на смертном одре?