Любовь… любовь?

Барстоу Стэн

— Да, кажись, кто-то говорил, — сказал Олберт, удивляясь, как это ей не надоест торчать тут целое утро и задавать идиотские вопросы. Делать ей, что ли, нечего?

Дама же, умолкнув, начала внимательно разглядывать Олберта со всех сторон, и продолжалось это так долго, что ему стало невмоготу и он полез под прилавок, делая вид, будто что-то там разыскивает. Он еще стоял, согнувшись в три погибели, когда дама заговорила снова, и в первую секунду ему показалось, что он ослышался.

— Чего такое? — спросил он, выпрямляясь над прилавком.

— Я спрашиваю, не хотите ли вы

принять участие в нашей новой постановке? В драмкружке, в ДПКОКе, имею я в виду. Мы готовим для рождественского фестиваля пьесу Р. Белтона Уилкинса «Хозяйский сынок», и в ней есть роль полицейского инспектора. В нашей труппе нет ни одного актера, который бы так подходил для этой роли, как вы.

— Но я же не умею играть на сцене, — сказал Олберт. — Ничем таким сроду не занимался.

— Это совсем небольшая роль — примерно на страницу. Ее ничего не стоит выучить. И вы сами увидите, как это интересно и волнующе — принимать участие в любительском спектакле. Нет на свете ничего более увлекательного, чем сцена, уж вы мне поверьте.

— Ну, может, это и так, когда у вас к ней влечение, что ли. Вам, конечно, лучше знать, — сказал Олберт и с облегчением перевел дух, увидев, что к прилавку подходит еще одна покупательница.

— Ну, хорошо, не стану отрывать вас от работы — сказала дама. — Но все-таки надумайте. Мы будем очень рады принять вас в свою семью, и вы тоже об этом не пожалеете. Репетиции у нас начнутся на будущей неделе. Я еще загляну к вам денька через два. А вы пока подумайте.

— Конечно, конечно, я подумаю, — сказал Олберт, имея в виду, что он выбросит из головы всю эту чушь, как только назойливая дама скроется за дверью. Вообразит же человек такое — играть на сцене! Это ему-то!

Однако выкинуть все это из головы Олберту не удалось. Что-то, какая-то мыслишка прочно засела у него в мозгу и не давала ему покоя все утро, пока он обслуживал покупателей, и в обеденный перерыв, когда дверь магазина заперли, он подошел к одной из молоденьких продавщиц, работавшей за прилавком напротив.

— Ты, я слыхал, тоже из этого ихнего драмкружка или как там его, верно?

— Из ДПКОКа? — спросила девушка. — Ну да! Это очень увлекательная штука. Для нашего следующего выступления мы готовим пьесу Р. Белтона Уилкинса. Она имела самый шумный успех за последние годы в одном из театров Вэст-Энда.

— Вон оно что, — сказал Олберт. — Я, знаешь, тоже слышал про эту пьесу. Какая-то ваша дамочка приходила ко мне сегодня утром.

— Это миссис Босток, я видела, как она разговаривала с тобой. Жуткая ведьма. Но деловая и помешана на театре. Мне думается, мы бы без нее пропали.

— Она сегодня вроде как пыталась меня завербовать, — сказал Олберт, — хотела всучить мне роль в этой вашей новой пьесе. Надо же, чего придумала! — Какое-то новое ощущение, незаметно угнездившись в нем, понемногу крепло все утро, и теперь он вдруг сделал открытие, что предложение миссис Босток приятно ему и даже как будто лестно, хотя он и понимал, что все это чушь собачья. — А мне всегда казалось, что вы для этих ваших спектаклей подбираете этаких пижонистых парней, а не таких вот простых, как я, — сказал, он.

— Не знаю, как тебе

сказать, — промолвила девушка, расстегивая халатик. — А какую роль она тебе предложила?

— Полицейского.

— А, ну понятно! У тебя же самый подходящий тип. Ты прямо создан для этой роли.

— Но все же сразу поймут, что никакой я не актер. Поймут, как только я рот раскрою.

— А никто и не должен думать, что ты актер. Все должны думать, что ты полицейский.

— Но я не сумею такого на себя напустить.

— А разве полицейские что-нибудь на себя напускают? Ты просто должен быть таким, как ты есть, и будет то, что надо.

— Но я ни строчки не могу запомнить наизусть, — сказал Олберт.

— Откуда ты знаешь, ты же не пробовал?

— Хм, — промычал Олберт.

— Вот что, — сказала девушка. — Я притащу после обеда мой экземпляр пьесы, а ты поглядишь, какая у тебя там роль. Мне что-то помнится, она не очень велика.

— Да нет, не стоит беспокоиться, — сказал Олберт. — Я не собираюсь этим заниматься.

— Какое же тут беспокойство, — сказала девушка. — Почитаешь пьесу, сам все увидишь.

В этот день после обеденного перерыва можно было наблюдать, как Олберт, улучив минутку, когда у него нет покупателей, сосредоточенно углубляется во что-то скрытое от глаз под прилавком. Когда же магазин закрылся, Олберт подошел к девушке, одолжившей ему книгу, и сказал:

— Она не понадобится тебе до завтра? А то я, пожалуй, взял бы ее домой поглядеть.

— Ну что, тебе понравилось?

— Да понимаешь, я ведь ее только наполовину прочел, — сказал Олберт. — Ну, и, конечно, интересно, что там дальше будет. Любопытно знать, чем это все у них кончится, если, конечно, ты можешь еще на денек одолжить мне книгу.

— Понятно, возьми, — сказала девушка. — Ты увидишь — под конец это что-то захватывающее. Она же в Лондоне два года со сцены не сходила.

— Да что ты говоришь! — сказал Олберт. — Так долго?

— Ну а мы, разумеется, даем только один спектакль, — сказала девушка, — так что ты не очень-то распаляйся.

— Как ты думаешь, что случилось у нас сегодня в магазине? — спросил Олберт жену после вечернего чая.

Элис сказала, что понятия не имеет.

— К нам заявилась некая миссис Босток из главной конторы и спросила меня, не хочу ли я принять участие в этой новой пьесе, которую они сейчас готовят.

— Тебя? — изумилась Элис. — Тебя спросила?

— Ну да, я так и знал, — сказал Олберт. — Я знал, что ты скажешь — бред какой!

— Я вовсе не сказала, что это бред, — возразила Элис. — Я, конечно, удивилась, но вовсе не потому, что это бред. А какую роль она тебе предложила?

— А вот угадай, — сказал Олберт. — Только поглядела на меня и сразу предложила.

Элис подумала и рассмеялась.

— Ну, а почему бы нет? Почему бы тебе и не сыграть?

— А потому, — сказал Олберт, — что если ты идешь по улице и при этом смахиваешь немного на полицейского, так это одно, а расхаживать по сцене и представляться, будто ты полицейский, — другое. По-моему, я никогда не смогу этого сделать, а уж подавно, если человек сто, а то и больше будут пялить на меня глаза.