Любовь моя, самолеты
Шрифт:
Конечно, у командира эскадрильи не было никакой задней мысли, когда он велел мне отвезти Ф. с полевой площадки, где мы летали на главный аэродром. Просто я подвернулся командиру под руку. Лететь было всего ничего, минут с пятнадцать. Курсантская орава заботливо усадила Ф. в кабину, доброхоты проинструктировали, к чему категорически нельзя прикасаться, рекомендовали держать руки на коленях. Наконец я взлетел. Лег на курс. Передернул педалями — машина скользнула вправо, скользнула влево, я отклонил ручку туда-сюда, УТ-2 послушно накренился, выпрямился и опять накренился… Так мы и летели, ерзая, покачиваясь
Приземлившись и зарулив на стоянку, я выключил мотор, выбрался из кабины, гляжу — Ф. застыл на месте. И без того его маловыразительное лицо смотрится совсем бессмысленным. Медленно шевелятся желваки, будто он жует что-то резиновое. Помогаю Ф. выбраться из кабины. Он молчит. Молчит неестественно и напряженно. Признаюсь, я даже малость струхнул: а вдруг он понял, вдруг догадался, Но ничего не происходит. Ф. молчит и двигает желваками, вяло обмахивается своей гиперфуражкой.
— Как впечатление, — не выдержав, спрашиваю, — понравилось, товарищ младший лейтенант?
— Сильно! — матюгнулся он и спросил: — А чего ее туда-сюда трясло? — И показал руками, как мотало машину.
— Время — полдень, самая болтанка, — нахально пояснил я, вздохнув с облегчением, — сегодня еще терпимо, бывает и похуже мотает.
Очевидно, тот полет произвел на Ф. сильное впечатление — в его странном лексиконе появилось новое агрессивное выражение.
— Да я вам, трищ курсант, такую сейчас болтанку образую — ноги отскочат!..
Раскаивался, казнился я после этого полета? Нет. Предвоенная наша жизнь не учила милосердию, не преподавала уроков терпимости, а чтобы действовать и мыслить, так сказать, от противного, надо было еще пожить и поднабраться мудрости…
Много лет спустя, в бытность мою слушателем школы летчиков-испытателей, я выполнял тренировочный маршрутный полет на стареньком-стареньком УТ-2. День выдался дико жаркий, душный, через аэродром неслась густая пыль, и мой приятель и коллега попросился в заднюю кабину — проветриться, как он сказал. Я, понятно, не возражал — пожалуйста.
Лечу, сличая карту с местностью, выхожу к Ногинску, разворачиваюсь на юг, Высота четыреста метров. Все идет по плану — самый что ни на есть рутинный полетик складывается. Неожиданно сдыхает мотор — разом, резко, начисто. Винт еще крутится, но тяги нет… Осматриваюсь, снижаясь ищу, куда приткнуться на вынужденную. Увы, внизу ничего отрадного: слева — редкий лиственный лес, справа — довольно глубокий овраг, за ним подозрительно зеленое пространство — скорее всего болото. Принимаю решение умащиваться на проселочную дорогу. Узковато, столбы будут мешать, но выбирать не из чего.
Мельком гляжу на высотомер — пятьдесят метров. Доворачиваюсь чуть-чуть влево. Высоты остается метров двадцать. И тут двигатель, словно опомнившись, выходит на полные обороты. Сам. Странно! Но особенно раздумывать нет времени: осторожно набираю высоту, пристально следя за скоростью и соображая, куда можно будет приземлиться теперь, если винт снова замолотит вхолостую. Набрав четыреста метров, смотрю в карту, прикидываю, как срезать угол, чтобы кратчайшим путем выйти на свой аэродром. Лететь мне еще минут двадцать — двадцать пять.
И тут все повторяется. Двигатель снова сдыхает и снова сразу, без каких-либо
Не знаю, как бы я повел себя на земле, не скажи он того, что сказал:
— Ну как? Наложил в штаны со страху?
Рука моя совершенно непроизвольно взметнулась и звонко врезала по его смеющейся физиономии. Он побледнел. И тут я на самом деле испугался: слишком я дорожил нашей дружбой… неужели теперь ей конец? Но приятель — он был незаурядным человеком! — пересилил себя и сказал чужим, приглушенным голосом:
— Извини. Черт попутал. И все.
Мы дружили до самой его смерти, никогда не вспоминая о том полете на УТ-2.
Когда Як-18 впервые попал мне на глаза, подумалось — да это же похорошевший УТ-2! Действительно, новую учебно-тренировочную и спортивную машину яковлевцы, можно сказать, вырастили из хорошо зарекомендовавшего себя в летных школах и аэроклубах УТ-2. Як-18 получил облагороженные очертания, более мощный двигатель, убирающееся шасси, современное оборудование… Словом, получилось по известной поговорке: «Федот, да не тот!» Як-18, с характерной для фирмы настойчивостью, улучшали и модифицировали больше двадцати лет подряд. В результате в августе 1966 года на Международном чемпионате Галина Корчуганова и Владимир Мартемьянов стали чемпионами мира, а Як-18ПМ был признан лучшим спортивным самолетом.
Как ни странно, именно этот самолет сыграл в моей жизни не последнюю роль.
Сразу после войны волею случая я попал в привилегированный подмосковный полк и сразу почувствовал — не ко двору пришелся. Удивился немного: нарушить я еще ничего не успел, поругаться с кем-то или не угодить начальству — тоже, а из нарядов не вылезал и летать мне практически не давали. Пожаловаться было невозможно: мы страна вечною дефицита, в ту пору высокооктановое горючее поступало в авиачасти мизерными дозами. И командование поддерживало в форме только пилотажников во главе с непревзойденным мастером своего дела майором Новиковым, — им предстояло блеснуть на приближавшемся празднике в Тушино.
Понимая, что никакие полеты мне в ближайшее время не светят, я подал рапорт, смысл которого был предельно прост — раз я все равно не летаю, дайте хоть раз в жизни сходить в отпуск летом. Меня с подозрительной легкостью отпустили. Ни на какие юга я не поехал, а в первый же свободный день помчался в Центральный аэроклуб с надеждой встретить кого-нибудь из своих ребят. И встретил! Безо всякой волокиты меня допустили к полетам. Весь июль я резвился на Як-18 — пилотировал, что называется, на себя, летал за инструктора, тренировался в полетах строем. Словом, отвел душу. Як-18, понятно, не истребитель, но машина с хорошим характером, обходительная.