Любовь на грани смерти
Шрифт:
Когда-то они вместе служили в Афганистане. Два летчика, два офицера. Только дядя Дима вернулся, а мой отец — нет. Я родилась уже после его гибели, в тысяча девятьсот восемьдесят девятом году. Когда мама вышла замуж во второй раз, родственники отца сочли это предательством и перестали с нами общаться. В чем была виновата именно я — не понимаю до сих пор.
Отчим относился ко мне хорошо, но у них с мамой родились еще две дочки-погодки. Я все чаще оставалась у бабушки, матери мамы. Она звала меня сиротинушкой, при этом, не переставая напоминать, что мое рождение
Моя мама: умница, красавица и отличница, связалась с хулиганом и двоечником, который вскружил ей голову. Сломал все планы на запланированное прекрасное будущее и посмел умереть на чужой войне даже не успев жениться и узаконить моё рождение.
И с годами, я видела, мама начинала думать также. Конечно, по-своему она любила меня, все чаще повторяя, как я похожа на отца. И эти слова звучали упреком. Все родственники и знакомые пристально следили за каждым моим шагом, ожидая, когда же я пойду дорогой отца.
И дождались. Зазвонил мобильный телефон. Я отключила его, затем домашний, закрыла дверь и склонилась над унитазом. Меня стало тошнить. Скорее всего, не от травмы головы, а от ненависти к себе. Что я не заметила, где допустила ошибку, как могла оказаться такой глупой и слабой? Упала на самое дно, не сделав ни шага.
Есть не хотелось. Еда провоцировала рвоту. Лишь пила кипяченую воду маленькими глотками. Конечно, в аптеку за выписанными мазями и лекарствами я тоже не пошла.
Нашла на кухне большой флакон с зеленкой, с истекшим сроком годности. Наверное, ей ещё бабушка отчима подкрашивала серую тюль при стирке. Её я лила прямо на голову, не глядя в зеркало, где-то в районе наложенных швов.
Глава 3. Первое свидание
Несколько раз в дверь звонили, последний раз очень долго и настойчиво, но я и близко к ней не подходила. Боялась я отнюдь не Бесова с остальными Горынычами, вооружившегося щипцами для пыток, а очередного визита Дмитрия Анатольевича или отчима, а еще больше — мамы. Мне казалось, когда я увижу мелькнувшее в её глазах разочарование, это будет хуже смерти. Как вечное изгнание, всеобщее отчуждение и самое страшное в мире проклятие.
Когда послышался щелчок открывающегося замка, я натянула на голову одеяло и вжалась в стену, ведь ключи были только у мамы и отчима. Одеяло с меня стянули быстро.
— Лиза, открой глаза! Что здесь произошло?! Ты знаешь, кто это был? — голос Влада Васильева был весьма узнаваем.
Я выглянула из-за его плеча. Но там, кроме двух остальных Горынычей с непроницаемым выражением лиц, больше никого не было.
— А где мама?
— Её здесь нет, — осторожно ответил Влад, всматриваясь в меня. — Ты хочешь, чтобы она пришла?
— Нет-нет. Как вы дверь открыли? Ключи только у неё.
— С твоим замком справится и ребенок, — ответил Бесов. — Как я понимаю, твои новые друзья приходили забирать назад свои деньги, поняв, что им ничего не светит. Ты им все отдала? Теперь можешь познакомить нас с ними. Это и в твоих интересах тоже.
— У меня нет никаких денег! — закричала я. — И не было.
Всплеск эмоций вызвал новый приступ тошноты. Я забежала в туалет. Рвота желудочным соком не приносила облегчение. Измученная ею за четыре дня, я уже не могла встать с колен.
— Все хорошо, успокойся, — Влад придержал меня за плечи. — Тебе нужно успокоиться. Старайся дышать. Мы ничего плохого тебе не сделаем. Вот так, уже лучше.
Видимо, он был не слишком брезглив. Хотя мою тесную комнату осматривал с удивлением, явно не понимая, как в таком помещении вообще можно жить. Но ничего другого от него ожидать и не приходилось. Ведь он вырос в очень-очень большом достатке.
Между тем мужчина подождал, пока я прополощу рот и вытер влажным полотенцем моё лицо. Вернувшись в комнату, укрыл меня пледом.
Бесов и Стас по-прежнему стояли посреди комнаты, тоже не понимая, как здесь можно находиться.
— Кто здесь был? — мягко спросил Влад.
— Дмитрий Анатольевич, — ответила я. — Тоже искал деньги.
— Не нашел, — понял Бесов. — Даже он не верит тебе, Лиза. Это уже о многом говорит. Как тебе можем поверить мы, если тебе не верит человек, который заменил тебе отца, который знает тебя лучше других?
— Никак, — на этот раз согласилась я.
Стас Горыныч, всё ещё продолжающий мерить своими длинными ногами комнату (два в ширину и два с половиной в длину), что-то выцепил взглядом в нише старенькой секции. Через минуту в его руках был портрет моего отца. Даже не портрет, а чёрно-белая фотография, где папа был сфотографирован в форме, сразу после получения своего последнего звания капитана.
Он казался таким молодым и счастливым, глядя на всех нас с выцветшей фотографии. Он верил, что исполнит долг, а затем будет жить долго и счастливо.
Как-то, на ежегодной встрече бывших ветеранов Афгана, которая проходила в школе, где я училась, со мной разговорился один из её участников.
Мы, по сложившийся традиции, ставили поздравительный концерт. Так как ни певческими, ни танцевальными талантами я не блистала, мне дали роль ведущей. Посчитали, что меня, как дочь погибшего офицера, обязательно нужно задействовать на подобном мероприятии.
В конце концерта мы все спускались в зал и дарили каждому воину по три гвоздики. Деньги собирали всей школой. С учеников. Учителя почему-то добавлять не стали.
Этот момент для меня был самой стыдной частью поздравительного вечера. Я шла сразу за одной из педагогов, которые наблюдали с проходов между креслами актового зала, чтобы мы кого-нибудь не упустили, не оставив без цветов. Пока я протягивала нашу подвявшую благодарность и говорила какие-то соответствующие моменту слова, учительница зачем-то сказала, что я тоже пострадавшая, так как мой отец погиб.
Выходя из школы, я ещё раз встретила мужчину, которому дарила цветы. Он протянул мне пакет полный фруктов, печенья и конфет. Конечно, мне было неловко принимать угощение, и я стала отказываться, бормоча что-то стандартное, типа «вам нужнее».