Любовь на краешке луны
Шрифт:
— Дело не в храбрости, моя дорогая, а в чувстве самосохранения. Без твоего отца я утратила бы все действительно важное в жизни.
Именно так, по мнению Канеды, ощущала она себя теперь; пустота и боль потери царили в душе, а камень с еще большей тяжестью надавил на сердце после того, как все вокруг сделалось английским. Но мыслями она осталась во Франции.
Приблизившись к самому Лэнгстон-парку, она еще с подъездной дороги отметила, что величественный дом перестал восхищать ее.
За роскошью
Карета остановилась у парадной двери, и лакей поспешил открыть перед ней дверь.
Выйдя наружу, Канеда чуть задержалась, чтобы поблагодарить кучера и улыбнуться Бену, который верхом на Ариэле дожидался распоряжения отвести коня в конюшню.
Потом неторопливо, словно бы сожалея, что короткое путешествие завершилось, она направилась вверх по ступенькам.
— Приветствую с возвращением, м'леди, — почтительно молвил дворецкий.
— Ну, как дела, Доусон? — спросила Канеда. — Его светлость сейчас здесь или в Лондоне?
— Его светлость в конюшне, м'леди. Я пошлю кого-нибудь с известием о вашем возвращении.
— Да, пожалуйста. — Канеда поднималась наверх в свою комнату.
Бен отоспал рано утром вперед одного из верховых, и ее ожидали; горничная уже находилась в спальне.
— Как хорошо, что вы вернулись домой, м'леди, — сказала она. — Вы, конечно же, рады вновь оказаться дома.
— Да, конечно, — согласилась Канеда.
Сняв дорожную одежду, она надела платье — из тех, что не брала с собой. Очень милое платье, однако она едва глянула на себя в зеркало.
Какое имеет значение, как она выглядит, ведь единственный человек, восхищение которого что-то значило для нее, остался в сотнях миль отсюда… более того, он даже не захотел на прощание взглянуть на нее.
Тут она резко одернула себя: смешные мысли, нужно просто возобновить свою жизнь в Англии именно на том месте, на котором она оставила ее, и наслаждаться, как и прежде.
Здесь, в Лондоне, найдется дюжина поклонников — она без особого удивления заметила горку писем, ожидавшую ее на письменном стопе.
Заметив этот взгляд, горничная пояснила:
— В Лондоне без вас скучают, м'леди. Большую часть писем привез его светлость два дня назад; он говорил Барнетту, что вам присылали несколько дюжин букетов, однако, поскольку вашей светлости там не было, их пришлось отправить обратно.
Канеда вздохнула.
— Я вернусь в Лондон, как только его светлость отправится туда.
Она понимала, что это разумный поступок. Нет ничего более глупого, чем раскисать в Лэнгстон-парке, но еще хуже оставаться наедине со своими мыслями.
Да и зачем вспоминать свои ощущения, когда герцог целовал ее? Или пытаться
Впрочем, решила Канеда, ей уже никогда не спуститься на землю.
А потом ей виделось лицо герцога, суровое и неулыбчивое, когда бабушка представляла его… а потом он так ни разу и не поглядел на нее.
Ей хотелось выплакаться, чтобы утихомирить боль. По она еще раз спросила себя: «Зачем?»
Она спустилась вниз надеясь, что Гарри уже вернулся, и повторяла то же самое слово.
Зачем?
Зачем нужно все это? Зачем обязательно быть несчастной? Зачем рыдать о луне? А ведь именно этим она и была занята.
Канеда направилась в комнату, где они с Гарри сиживали, оставаясь вдвоем.
Она была не столь официальной, как большой зал, эту восхитительную гостиную называли синей комнатой. Длинные французские окна выходили в сад.
Картины изображали не строгих родственников Лэнгов, но их детей.
Были тут дети в неловких позах, с круглыми глазами, застывшие перед художником; дети играющие… одна девочка, возившаяся с двумя котятами, по мнению Канеды, имела некоторое сходство с ней.
Ее голубые глаза, безусловно, были присущи всем Лэнгам, и в прошлом Канеда часто думала, что ей хотелось бы завести целую кучу детей, темноволосых, как ее мать, и голубоглазых подобно отцу — словом, повторявших ее собственное удивительное сочетание.
Потом она подумала, что теперь уже у нее наверняка не будет детей, ну а если это и случится, то они будут рождены не в такой любви, какая существовала между ее матерью и отцом.
Канеда пересекла комнату, чтобы поглядеть на сад, и обратила внимание на его великолепие: облака цветущей сирени и благоухание жасмина.
Сад был прекрасен, но она в отчаянии поняла, что не ощущает той радости, которая непременно посетила бы ее до отъезда; заметив, что слезы уже щиплют глаза, она объяснила этот факт простой усталостью.
Путешествие было долгим, море штормило, и спала не слишком хорошо — нашла Канеда объяснение слезам.
Услыхав, как открылась дверь, усилием воли она заставила себя улыбнуться.
— Вот я и вернулась, Гарри, целая и невредимая… — начала Канеда и повернулась, немедленно потеряв дар речи.
В гостиную вошел не Гарри, а герцог.
Он казался таким знакомым в бриджах, сапогах и сером плотном камзоле для верховой езды; точно таким она увидела его, перепрыгнув через ограду школы… На мгновение она даже подумала, что он ей уже мерещится…
Но он подошел к ней. Не отводя от герцога округлившихся глаз, она робко спросила:
— П…почему вы… здесь?
— Я приехал переговорить с вашим братом.
Канеда буквально лишилась дыхания, а потом с отчаянным испугом спросила: