Любовь на острове чертей
Шрифт:
Поначалу Гена пытался хитрить. Как бы ненароком он облокачивался на стол, прикрывая близстоящую тарелку, и незаметно подхватив кусочек снеди, потихоньку отправлял в рот. Незаметно и потихоньку с его, Гениной, точки зрения. Дед смотрел на эти проделки несколько иначе, и в результате столь откровенного несовпадения мнений традиционный текст Агады приобретал следующий характер:
— Рабами мы были у фараона в Египте, Гена не трогай мацу, но вывел нас Всевышний, рукою сильной, Гена, убери руки от рыбы, и дланью простертой, и оставь в покое хрен!
Возможно, старый ум
Пакетик извлекли наружу, крошки хлеба посыпались прямо на мацу и фаршированную рыбу. Вы спрашиваете, что было дальше? Лучше не спрашивайте! Во всяком случае, уважения к религии от этого у Гены не прибавилось ни на йоту.
В глупой игре под названием «школа» Гена быстро отыскал зазоры и лазейки, превратившие процесс обучения в нескончаемый праздник горлодёрства и ничегонеделания. Учителя пытались сопротивляться, но их рецидивы и поползновения Гена решительно пресекал ещё в эмбриональном состоянии. Общих решений тут не существовало, в каждом случае приходилось протаптывать особую колею.
— Отстань, а то испорчу машину, — пригрозил Гена неугомонному физкультурнику.
Дурак не понял, пришлось сломать боковое зеркало и познакомить лакированную поверхность капота с зазубринами ключа. Ох, как он бегал, как искал управу, собирал доказательства! Фигвам, индейское жилище и два кило мочёных табуреток. Через неделю поехал, как миленький, в гараж, и, выложив немалый чек за долевое участие, вернулся в класс тише самой тишайшей божьей коровки.
Математичка оказалось более упорной, но и к ней Гена подобрал ключик. На одной из перемен, когда ничего не подозревавшая училка важно возвращалась из туалета, он разогнался, как следует и с воплем — «извините, пожалуйста» — влетел головой прямо в середину только что опорожнённого мочевого пузыря. Математичка ойкнула и, побледнев, рухнула на пол. Падая, она широко раскинула руки, как видно, пытаясь удержаться, и мазнула Гену ладонью по щеке. Большей удачи трудно было ожидать. Гена заверещал, словно сотовый телефон, и повалился на пол рядом с училкой.
Математичка пришла в себе довольно быстро, а для Гены пришлось вызывать карету скорой помощи и под вой сирены и бешеное сверкание мигалок везти в травмпункт.
— Голова, — стонала несчастная жертва, прикрывая ладонью глаза, — о, моя голова!
Социальный работник появился у постели больного раньше врача. Вздыхая и ойкая, Гена поведал, как случайно, без всякой задней мысли налетел на учительницу, а она обругала его нехорошим словом и ударом по щеке сбила на пол. Нехорошее слово Гена решительно отказался повторить, поскольку произнести такое вслух, да ещё при взрослых, он просто не мог себе позволить.
По настоянию директора,
— Всем бы такое здоровье — резюмировал врач, получив результаты экспресс-анализа.
Но Гена закатил глаза и, откинувшись на подушку, тихонько завыл:
— О, моя голова, моя бедная голова…
— Да ведь он врёт! — не выдержала, наконец, математичка. — Он просто смеётся над нами, подлый, безжалостный негодяй!
Она, конечно же, была права. Ну и что? Можно подумать, будто объективная правота или неправота способны хоть на йоту изменить существующий порядок вещей.
— Если родители напишут жалобу в министерство, — прошипел директор, отвернув голову от кровати, — вам придётся получше узнать, как выглядят подлые и безжалостные негодяи.
Стоны и завывания внезапно прекратились. Приподнявшись на локте, Гена настороженно прислушивался.
— Где он?
Занавеска с треском раздвинулась, и в образовавшемся проёме возник не кто иной, как зубной техник Тетельбойм — отец пострадавшего. Его «русское» происхождение смог бы установить только великий сыщик в совершенстве владеющий системой разгадывания мельчайших деталей. Процесс мимикрии проистекал весьма успешно и зашел довольно далеко.
Выглядел Тетельбойм как типичный марокканский каблан-подрядчик из страшной «олимовской» сказки. Белая мятая футболка топорщилась, подпираемая изнутри густой шерстью, приспущенные штаны изящно открывали на одну треть вертикальную складку, завершающую спину. Брился он от подглазий до ключиц, ещё ниже смогла бы продраться только газонокосилка. Волосатые избытки путались в массивной золотой цепи, способной выдержать вес не только медальона, но и хорошего сторожевого пса. Впрочем, медальоном тоже не следовало пренебрегать; в пересчёте на зубы он смог бы украсить не одну пару челюстей.
Говорил Тетельбойм смачно: слова вылетали из его рта упругими толчками, словно рвота после крепкой выпивки. Сжимая в левой ладони неизменную пачку «Мальборо» вместе с зажигалкой, он небрежно покручивал на указательном пальце правой автомобильный брелок с эмблемой «БМВ».
Для незавидной роли отца пострадавшего ребёнка Тетельбойм держался чересчур спокойно. Настолько спокойно, что посторонний наблюдатель мог заподозрить неладное — например, острую недостачу родительских чувств. К счастью, посторонних наблюдателей возле постели больного не оказалось, а непосредственным участникам было не до физиогномических наблюдений.
— Ну-у-у? — спросил отец.
Пафос дальнейшей сцены не укладывается в скромные рамки нашего повествования. Кто больше виноват: ближневосточная жара или южный темперамент, свободные евреи в свободной стране или косность преподавательского состава, — поди разберись! Сетовать на способности рассказчика право ни к чему: пропуски в повествовании вызваны одной лишь заботой о душевном здоровье читателей. Сомневающимся в искренности последнего утверждения автор рекомендует приехать в Израиль, отдать своё чадо в школу и полной грудью насладиться опущенным пафосом.