Любовь на острове чертей
Шрифт:
Нет, «хорошо» тоже не годилось. Праведник примерил несколько определений, нашел наиболее подходящее, но, испугавшись, отвел глаза и попробовал оттолкнуть его к краю сознания. От «благодати» несло свечами и ладаном, сонм окружающих спутников-ассоциаций не вязался с фотографией старого еврея в простенке. Но сколько Праведник ни думал, как ни шарил по закоулкам памяти, ничего более подходящего на ум не приходило.
В конце концов, он решительно отставил в сторону беспомощное барахтанье с определениями и, повинуясь призывному взгляду раввина, открыл книгу, заложенную вырванным из дневника листком.
Праведник боялся вечернего разговора с женой и потому всячески оттягивал конец занятий. Сначала он долго приставал к раввину, выясняя мельчайшие подробности изучаемой темы. Потом четыре раза перечитал пройденный материал. Долго молился, уставив взгляд в стену, потом снова перечитывал, пересматривал уроки за неделю.
Вечерело. Узкий молочный клин между шторами потемнел, затем пожелтел, мутно преломляя свет уличных фонарей. Молящиеся разошлись, раввин работал в кабинете, отделенный от сумрака зала золотой полоской света, выбивающейся из-за неплотно прикрытой двери.
Праведник сидел в темноте, наслаждаясь тишиной и покоем. Мысли ни о чем маятниковыми дугами ниспадали в небытие, напоминая пожухлые листья дуба, опадающие в безветренный осенний день.
Вдруг дверь в кабинет распахнулась, и раввин возник на пороге, сжимая в руке листок бумаги.
— Ты здесь? — спросил он в темноту, точно зная, что Праведник не ушел.
— Да.
— Пришел факс от Ребе.
— Так быстро?
— Да, действительно быстро. Значит, вопрос по-настоящему важен.
Он протянул Праведнику сложенный листок. Тот подумал, что надо бы переждать, сбить волнение и, успокоившись, внимательно прочитать записку, но дрожащие от нетерпения пальцы сами собой развернули листок и в отблеске света, падавшего из дверного проема, четко обозначились две короткие фразы.
— С работой порвать немедленно. Продолжать уроки Учения.
Праведник протянул листок раввину. Тот поднес его к глазам, подержал несколько секунд и со вздохом опустил.
— Это не совет. Это приказ. Серьезные у тебя дела, парень.
Праведник не сел в троллейбус, а пошел пешком. Накрапывал, нашептывал дождик, кроссовки вышаркивали брызги из плохо различимых темно-шоколадных луж. Беспокойный ветерок приносил с близкой Невы ночную свежесть. Ответ Ребе не удивил Праведника. Он и сам знал, что поступить нужно именно таким образом. Ответ был нужен для Софьи.
Как человек скорее застенчивый, чем напористый, Праведник опасался предстоящего объяснения с Софьей. Оно казалось ему серьезным испытанием; зная взрывчатый характер жены, Праведник заранее воображал возможные повороты скандала. В том, что дело закончится криком и слезами, он не сомневался ни секунды. Сжимая зубы до свинцовой тяжести в челюстях, он еще и еще раз планировал начало разговора, подыскивал ответы на предполагаемые выпады. Шелест дождя то усиливался до громкости внятной речи, то стихал, сползая на едва слышный шепот.
Софья молча выслушала осторожные слова мужа и, против ожидания, не зашлась в негодующем вопле, а устало опустилась на кухонный табурет. Надиктованный перепуганным воображением вариант предполагаемого будущего, в котором муж, увлеченный
За прошедшую неделю Софья измучила себя бесконечным проворачиванием в голове сцены расставания, и когда муж в мокрой куртке и почерневших от грязи кроссовках, с весьма решительным видом перешагнул порог дома, ее сердце оборвалось.
Остаться без заработка Софья не боялась. Она вообще ничего не боялась, будучи по натуре женщиной самостоятельной и упрямой. Однако за неделю болезненного планирования предстоящего одиночества, Софья поняла, что любит мужа. Она привыкла к его постоянному присутствию, привыкла думать за и для двоих. Его скверные привычки и раздражающие черты характера под безжалостным прожектором расставания сникли до призрачной растворимости, а прежде заретушированные достоинства рельефно выпятились. Софья не хотела разлучаться с мужем, и, когда он, вместо чемоданных приготовлений, стал объяснять про Ребе, учебу и работу, она обессилено свалилась на табурет.
— Тебе плохо, Софочка? — стакан с пахнущей хлоркой водопроводной водой возник перед ее носом.
— Нет, мне уже хорошо, — с чужой интонацией ответила Софья.
Она подумала немного, приходя в себя, и женская сметливость привычно отодвинула на второй план банальную чувствительность.
— Попроси у них денег за твою долю в бизнесе, — произнесла она, поднимаясь с табурета.
— Нет, — с непривычной для себя самого решительностью отрезал он. — Ребе велел порвать немедленно.
— Что он понимает в наших обстоятельствах, твой Ребе? — возразила Софья, переходя на обыкновенный для нее саркастический тон. Гроза прошла, черные тучи, испещренные кинжальными сполохами молний, унесло в сторону. Жизнь возвращалась в промятую колею.
— Нет, — сосредоточенно хмурясь, повторил он. — На работу я не вернусь. И брать у них ничего не стану. Порвать, значит порвать.
— Праведник! — ломко бросила Софья и, как иногда случается, произнесенное в минуту раздражения словцо прилипло несмываемо, обратившись в визитную карточку.
Следующим утром Праведник позвонил в офис. Друзья-сотрудники восприняли его сообщение удивленно, но доброжелательно.
— Куда бы ни завел тебя духовный путь, — пообещал формальный президент фирмы, — твоя доля всегда останется в целостности.
— Не спеши отказываться, — словно соревнуясь с президентом в благородстве, добавил второй приятель, взявший параллельную трубку. — Давай вернемся к этому разговору через полгода. Твое место останется за тобой, мы даже стол занимать не будем.
— Угу, — весомо подтвердил президент.
И понеслись, замелькали дни. Трамвайными вагонами, вздрагивая на стыках дат, покатили месяцы. Праведник завел привычку раз в три-четыре недели проходить мимо офиса. Быстрой тенью по другой стороне улицы; чтоб не заметили, не выскочили, не потащили на разговоры. Он бы и сам не смог объяснить, для чего это делает. Видимо, не сразу отпускает прошлое, крепко держит сердечными крючочками, уцепившимися за стены, кору старых деревьев, швы юбок, крупную сетку мохеровых шарфиков.