Любовь плохой женщины
Шрифт:
— Извини, пожалуйста, я нечаянно разлила…
— Да ладно, не волнуйся, милая, это всего лишь шампанское. О, какая отличная эпитафия получилась! Кто-нибудь запишите это. Алекс, тебя это особенно касается, ты еще молодой, значит, есть шанс, что ты переживешь и похоронишь всех нас. Я хочу, чтобы на моем могильном камне были эти слова: это было всего лишь шампанское. И кричалка.
— Кричалка?
— Восклицательный знак.
— В самом деле, Элли, — покачала головой Кейт.
Обернувшись к двери, Кейт увидела Наоми, одетую — кто бы мог подумать! — в джинсы. Было похоже, что Наоми немного поправилась и что-то изменила в прическе (Кейт не могла понять,
— Здравствуй, Наоми, — приветствовала ее Кейт нейтрально, подавляя свои чувства до тех пор, когда у нее будет возможность проанализировать их.
— Привет. — Наоми неопределенно взмахнула рукой. Кейт нужно рассказать обо всем в первую очередь, до того, как узнают все остальные, думала она. Но как это сделать? Здесь необходима была тончайшая деликатность. Тактичная формулировка.
— А знаешь что? — вскричал ликующий Алекс. — Кейт, ты скоро станешь бабушкой!
— Раньше я никогда не встречалась с художником, — уважительно сказала Люси. Она не могла дождаться, когда сможет рассказать о нем своей лучшей подружке Саре!
Тревор пожал плечами и глотнул пива из банки в знак того, что ничего особенного в том, что он художник, он не видел. Но тем не менее ему льстило восхищенное внимание этого ребенка, ее интерес к его полотну, к его «Анархии», которую она называла ужасной и внушающей трепет.
— Все рушится, — объяснил он ей. — Не держит середина [65] .
— Не держит середина?
— Анархия в миру.
— Наверное, ты прав.
— Это Йетс.
65
Здесь и далее по тексту: отрывок из поэмы «Второе пришествие» ирландского поэта У.-Б. Йетса (1856–1939).
— Что?
— Это из «Второго пришествия» Йетса. Это стихи.
— О, я обожаю стихи. — При этих словах Люси вся засветилась и приобрела томный вид. А она была даже ничего — с этими светлыми волосами, заправленными за уши и сияющим, девчоночьим цветом кожи. Кроме того, больше говорить было не с кем за исключением, может быть, Джуин, а Тревор понятия не имел, куда она подевалась.
— Правда?
— И в горах, ветрами полных, — процитировала Люси, плотно зажмурив глаза, чтобы легче было вспоминать, тогда как голова ее наполнилась эльфами. — И в долинах травянистых…
Тревор поболтал остатками пива в банке и сказал:
— Красиво.
— Из-за маленьких людей мы охотиться боимся [66] .
— И ты тоже красивая.
Люси вспыхнула.
— Доминик, мой брат, говорит, что я похожа на свинью.
— Значит, Доминик ни фига не понимает.
— Ты правда так думаешь?
— Правда.
— Он иногда отвратительно ведет себя. Я не выношу его.
— Я бы на твоем месте не обращал на него внимания. Послушай, моя банка сдохла. Я пойду поищу добавки. Хочешь, принесу тебе шампанского?
66
Здесь и далее по тексту — отрывок из стихотворения «Эльфы» ирландского поэта У. Аллингхема (1824–1889).
— Я бы не отказалась, — ответила Люси, воображая,
— Ита-ак, — сказала Элли, поймав Наоми в кухне и прижав ее к плите, — теперь ты находишься в том, что называется «интересным положением», хотя не понимаю, что же такого интересного в том, чтобы каждое утро выворачивать кишки наизнанку. Вот просто не понимаю. — Элли сняла крышку с кастрюли и осторожно помешала чавкающее чили. У дна оно пригорело, а сверху было водянистым. Вдохнув мясом пахнущий пар, Наоми почувствовала, как внутри у нее все перевернулось. — Хочешь попробовать? — спросила ее Элли. — Нет? Я все время забываю о твоей анорексии. Но тебе надо есть хотя бы за одного, если не за двух. Я бы ела. Так о чем мы говорили? Утренняя тошнота. Боли в спине. Да, и еще постоянная изжога. Опухшие лодыжки. Неутолимая тяга к чипсам с укропом и ореховому крему. — Элли загибала пальцы, перечисляя эти неприятные симптомы. — И, я надеюсь, ты понимаешь, что твоим сиськам придет конец?
— Мне все равно, — смело ответила Наоми, хотя ей было совсем не все равно, и взглянула на свою новую пышную грудь.
— Зато врачи к тебе будут относиться с повышенным вниманием, поскольку это твоя первая беременность, а ты уже такая пожилая. И нечего строить гримасы. Для акушерки ты стала пожилой уже в тридцать пять лет. Ну, так скажи же, кто отец? Эй-эй, это всего лишь шутка. Просто развлекаюсь. Не обращай на меня внимания.
— Ничего. Слушай, Элли, мне надо сходить в ванную комнату.
— Полагаю, ты все время бегаешь в сортир, да? Еще одно следствие твоего деликатного состояния. Все как было у меня! Подожди, когда начнут течь соски. О, схожу-ка я с тобой. А то скоро лопну.
— Нет-нет, — запротестовала Наоми, боясь, что Элли действительно пойдет вместе с ней и будет стоять, нескончаемо болтая, пока ее (Наоми) мочевой пузырь не сдастся. — Тогда ты иди первой. А я пока найду Алекса.
— Вы такая нежно любящая пара! Я серьезно, Наоми. Я тебе даже завидую. Никогда не думала, что мне доведется сказать такое, но я правда завидую. Я бы хотела поболтать с тобой, ввести тебя в курс дела, рассказать о схватках, но с этим придется подождать. Об эпизиотомии, — Элли изобразила пальцами ножницы — чик-чик, — в следующей передаче.
— Как Молли? — осведомилась у Джеральдин Кейт.
Элли вручила всем по тарелке с чили, и Кейт долго ковыряла в своей порции вилкой, прежде чем решиться взять в рот крошечную дозу обжигающего варева. Она надеялась, что с таким маленьким количеством за раз сможет справиться, и тогда постепенно одолеет хотя бы часть того, что было на тарелке. Оставить на тарелке слишком много она не смела.
— Ух, какое острое! У меня аж в глазах защипало. — «А если я расплачусь, — продолжила Кейт уже про себя, — то смогу свалить всю вину на чили». Потому что она была близка к тому, чтобы расплакаться. Она украдкой бросила страдальческий взгляд на Джона, который стоял у камина совершенно подавленный. Как бы ей хотелось подойти к нему, отдаться его рукам. На миг их взгляды пересеклись, и Кейт заставила себя отвести глаза. Ее сердце металось в груди, как пойманный в клетку зверь. Все кончено, повторяла она, вспоминая строчки из старой песни Роя Орбисона, все кончено, все кончено, все кончено.