Любовь по обмену
Шрифт:
– Бери свои вещи, – и киваю наверх, – твоя комната там.
Я злюсь. На папу, на американца, на себя и на безвыходность всей ситуации, поэтому стараюсь не смотреть в сторону Джастина. К тому же заранее знаю, что увижу в его глазах – безграничное чувство собственного превосходства.
Поднимаюсь по лестнице первой, а когда наконец оборачиваюсь, вижу все ту же самодовольную ухмылочку на его лице.
Вот же наглец!
Отворачиваюсь и ускоряю шаг.
– Мы ведь не можем поселить его в комнате с нашей дочерью? – беспокоится мама.
– Конечно же нет, Люда! – отвечает
– Да, – мне не удается сдержаться, чтобы не съязвить, – пусть разнесет там все к чертям. – Поворачиваю по коридору и толкаю дверь в комнату брата. – И не забудь поставить ему пепельницу, а то все горшки с цветами загадит! А нам выдай противогазы!
– Не переживай, дочь. – Папа проходит мимо меня и радостно указывает гостю на комнату. – Сделаем из него человека. И не таких перевоспитывали. – Заметив, что парень замешкался, показывает рукой: – Ну, входи, входи. Вэлкам! Правда, здесь всего одно окно и нет отдельной ванной комнаты, зато имеется неплохой компьютер и вид на улицу. Тебе будет не скучно. – Цыкает на меня: – Переводи, переводи!
Медленно поворачиваюсь к Джастину и устало произношу:
– Папа говорит, что мы хотели поселить тебя в сарае, но, к сожалению, у нас его нет. – Взмахиваю рукой: – Поэтому – вот.
– Будь как дома! – подсказывает папа, улыбаясь.
– Курить в доме строго запрещено, – перевожу я.
– Проходи, сынок, – снова папа.
– Отбой в одиннадцать. – Я.
– Смелее. – Он.
– Шевели ногами! – Я.
Смерив нас по очереди недоверчивым взглядом, парень входит в комнату.
Боже, как же мне нравится наблюдать за его реакцией. В ней все: обреченность, мольба, трагедия, ужас.
Да, милый, придется несладко. Это тебе не роскошный папенькин особнячок у моря с прислугой, кинотеатром, тренажеркой и бассейном. Это комната моего разгильдяя-брата.
Это Россия, детка!
Непостижимо.
Еще вчера единственной моей неприятностью было нежелание отца слушать и слышать меня, сегодня – вот это все. Темная комнатка размером с гардеробную, низкие потолки, узкая кровать, стол со старым компьютером и деревянный стул. А за окном – осенняя хмарь и десятки разношерстных домов, выстроившихся вдоль кривой серой улочки.
Смотрю и не верю своим глазам. Как живут все эти люди? Неужели им приятно смотреть в окна? Все такое… разное. Почему никто не контролирует внешний вид строений?
Соседский дом, виднеющийся из-за забора, похож на мини-амбар. Деревянный, маленький, всего два окна. Следующий – натуральный скворечник, этажа в три. Дальше по улице – ассорти из каменных замков с коваными заборами и маленьких домов-клетушек, стоящих друг на друге. А это что? Во дворе какие-то земляные холмики. Они что, выращивают… овощи?
Самое интересное, что у одних все кажется ужасно неухоженным, а у других – картинно роскошным. Дома такого не увидишь: каждый район выдержан в своем собственном стиле. Все мелочи оговорены заранее, начиная от высоты, цветовой
А тут что? Мрак. Неудивительно, что в этой стране никто почти никогда не улыбается. Кроме родителей Зоуи, которые все еще старательно делают вид, что ужасно рады меня видеть.
Достаю телефон, щелкаю серый пейзаж за окном и отправляю в «Инстаграм», проставив геолокацию. Пусть это будет ответом на десятки пропущенных звонков, сообщений в «Ватсапп» и «Твиттер». У меня нет ни сил, ни желания общаться с кем-то из парней.
Я зол. Ужасно зол.
Оборачиваюсь.
Родители Зоуи все еще здесь. Стоят на пороге комнатенки, улыбаются. Отец поглаживает тыльной стороной ладони гладко выбритую щеку, мать нервно теребит край сиреневой кофточки. Забавные. Он – высокий, подтянутый для своего возраста, светловолосый, она – худенькая брюнетка, ростом ему до плеча. Надо будет спросить у девчонки, как их все-таки зовут. Хотя незачем. Я не собираюсь здесь задерживаться, ведь так?
Они что-то говорят, указывают на мой багаж. Хмурюсь, пытаясь понять, что же именно. Кажется, это что-то вроде «располагайся» или «будь как дома». Кажется.
Пожав плечами, склоняюсь над сумкой, лежащей на кровати. Открываю замок, достаю оттуда скейт. Предки Зоуи тихо перешептываются. Ее мама не верит своим глазам, подходит ближе и заглядывает внутрь.
На дне сумки остаются лежать четыре одинаковых черных футболки, три белых, кепка, две кофты и джинсы. Еще где-то в боковом кармане должно быть нижнее белье. А, вот и самое главное – наушники. Достаю их, надеваю, подключаю к телефону и врубаю музыку громче.
Мама Зоуи о чем-то переговаривается с мужем, указывает на мои вещи, картинно хватается за сердце. А я ложусь на постель и закрываю глаза. В этой стране, видимо, никто не знает о «личном пространстве». Может, хоть так догадаются. Вскоре фоновые звуки стихают, кажется, ушли.
А я все лежу и пытаюсь понять, что такого могла найти здесь Челси. Почему изучала этот странный, немелодичный язык, вечерами изводя всех своим р-р-рычанием на русский манер. Зачем обкладывалась учебниками истории, разговорниками, постоянно гуглила что-то, пытаясь узнать как можно больше. Почему рвалась сюда и почему так радовалась, когда ей звонила эта угловатая невзрачная девчонка с прозрачными, как океан, голубыми глазами.
Черт. Океан. Как же мне не хватает тихого шелеста волн, соленого воздуха и горячего золотистого солнца, обжигающего кожу.
– Эй, – чья-то рука мягко ложится на мое плечо, – эй.
Меня мягко укачивает, засасывая в сон, но эти прикосновения становятся все настойчивее и жестче. Наконец вылетевший из уха наушник заставляет открыть глаза.
– Что? – хватаю непрошеную гостью за запястье, прищуриваюсь, смотрю злобно.
И Зоуи, склонившись надо мной, снова забавно вспыхивает. Ее зрачки расширяются, по лицу разливается густой румянец.