Любовь по правилам и без
Шрифт:
— Вить…
— Я не дам тебе развод. Не забывай, у меня связи в суде, и… в опеке тоже, — выплюнул бывший муж. — Ты забрала ребенка из дома, уехала к другому мужику, будучи замужем. Дочку доверяешь чужим людям. Забрала Катю из школы. Уверена что ты хорошо её обучала?
— Хватит!
— Уверена, Насть? — Виктор меня не слышит, гнет свою линию. — Как посмотрят в суде на то что ты забрала ребенка из дома, из семьи, и связалась с другим мужчиной?
— ВИКТОР!
— Соколовский, конечно, небедный мужик и связи у него отличные, но прошлое у него так себе. Привлекался по молодости.
— Он не был виновен.
—
— Ты обещал не шантажировать меня Катей, — прошептала я.
— Я обещал бороться за тебя.
— Шантажом?
— А почему нет? Я вполне могу добиться права единоличной опеки. С моими связями такая вероятность практически стопроцентна: жена ушла к другому, потащила за собой дочь, довела её до кабинета психолога, забрала из школы и хреново обучала…
Я замахнулась и влепила Виктору пощечину. Звонкую, болючую. Ладонь обожгло от силы удара, в который я вложила немалые силы. Лишь бы он замолчал.
— Ты этого не сделаешь. Катя не простит.
— Катя простит. Я такой же её родитель как и ты. Но ты, Настя, можешь избежать всего этого, вернувшись домой, ко мне. Ты любила и любишь меня, а этот твой Егор — он от отчаянья и обиды.
Я зло схватила Виктора за руку и заставила его обхватить мою ладонь.
— Сожми! — скомандовала, вплетаясь в соприкосновение и в который раз убеждаясь что это конец. — Хочешь правду про Егора? Вот тебе правда: когда мы гуляем и он берет меня за руку — я плавлюсь от нежности и доверия! Когда смотрю в его глаза — я чувствую себя дома! Когда он меня обнимает — я проклинаю краткосрочность жизни, осознавая что когда-нибудь нас с ним не будет, и мечтаю чтобы этот миг не заканчивался! Когда он целует меня…
— Заткнись! — Виктор отбросил мою ладонь. — Замолчи!
— Молчу, — скривила я губы. — Вот только не приписывай мне тех чувств, которых уже нет. Я любила тебя, но это закончилось. И чувства к Егору — не самообман. Я достаточно взрослая девочка чтобы знать хотя бы саму себя. Просто смирись и отпусти.
Виктор смотрит на меня ледяными глазами, полными странного упрямства. Не верит, не хочет верить, не может смириться. Остался последний, самый болезненный аргумент. И для него, и для меня. Запрещенный прием.
Я вернулась в гостиную, опустилась на пол у сумки с вещами и открыла черную простую шкатулку. В ней скрыто то что я достаю раз в год, а в остальные дни стараюсь не вспоминать, трусливо вычеркивая из памяти — фотография и тоненькая прядка волос.
— Ты помнишь? — я протянула Виктору фотографию.
Он взглянул мельком и закрыл глаза. Знаю, мне тоже больно. До сих пор.
— Зачем, Настя?
— Не хочешь взглянуть? — я вытерла слезы плечом, и сама посмотрела на фото. Ничего особенного, если не знать контекст: в моей руке маленькая ручка младенца. И больше ничего на фотографии нет. — Знаешь, Вить, я даже в мыслях предпочитаю думать что была беременна только Катькой. Больно думать что девчонок было двое. Только раз в год вспоминаю что у меня была не одна дочь, а двойня.
— Убери. К чему это? — закрылся Виктор.
— Мы же планировали с тобой еще ребенка после Кати, но оставили эту мысль не сговариваясь. Судьба. А я ведь хотела ребенка. И сейчас хочу. Двоих. Но если ты станешь
У Виктора глаза больные, уставшие. На фотографию и на прядь волос, перевязанную тоненькой лентой, он не смотрит. Всегда избегал любых воспоминаний о нашей потере. Впрочем, Витю не стоит обвинять в черствости — я сама такая же. Подруги не знали, моя семья… да, они были в курсе что мы ждем двойню, но никто не задавал мне вопросов на выписке. Виктор, наверное, что-то рассказал нашим семьям, я не уточняла. И даже не плакала: у меня осталась Катя, которую я безумно боялась потерять, некогда мне было лить слезы.
Горе пришло через год. Ровно один день я позволяла себе вспоминать: роды, радость от крика младенца, ожидание второго, и те десять минут что мне дали на прощание.
Мы назвали её Оленька.
Плюнула на все угрозы, которые Виктор бросал мне в лицо, и обняла его. Я не люблю его больше, но я отлично помню как сильно было это чувство и как прекрасно. Временами я скучаю — и по Вите, и по своей к нему любви. Скучаю, но вернуть не хочу, на смену одному чувству пришло другое, не менее сильное и прекрасное.
— Вить, не дави на меня. Я ребенка хочу, и я верю в то что говорила тебе, — прошептала, обнимая его.
— В перерождение?
— Да. Может, это глупости и мракобесие, но я только этой верой и держалась. Тебе я не стала бы рожать, даже если бы вернулась, понимаешь?
— А ему родишь?
— Ему — да. Люблю, потому что. И ты встретишь женщину, полюбишь и, если захотите, будут еще дети. А меня отпусти. Хватит уже. И Котьку не вмешивай. Вить, — я зарылась ладонями в его волосы, с легкой грустью понимая что это в последний раз, — неужели ты не хочешь быть счастливым? Со мной ты таким не станешь. Ну вернул бы ты меня, думаешь я бы забыла про Наташу? А про шантаж? Мы бы только мучились, и ты и я. Не пытайся вернуть меня, пойми уже что не выйдет. Вить…
— Развод? — голос его звучит глухо, а руки стискивают меня в объятиях. Последних.
— Развод, — прошептала я.
— Я буду скучать по тебе.
— И я.
— Прости за то что наговорил. Я бы никогда не стал шантажировать тебя Катей. Не знаю, зачем вывалил на тебя все эти гадости. От отчаянья, наверное. Так больно тебя терять, невыносимо.
— Знаю, мой хороший. Знаю.
Последнее прикосновение его ладоней к моим плечам.
Последняя ласка щек.
Последний легкий поцелуй.
Глаза смотрят в глаза. Наш брак подошел к концу.
37
Он любил.
Я любила.
Так вышло.
Жаль, как же жаль! Грустно уезжать с коробками, наполненными вещами из квартиры, что долгие годы была домом. Виктор выставляет эту квартиру на продажу, а полученные деньги оставит на счёте Кати. Мы обсудили всё: алименты, каникулы, порядок встреч, вывоз дочери за границу.
Обсудили мы и ту нашу дочь, которая долгое время была тайной практически для всех. Слова о ней шли из горла чуть ли не кровью. Я знала о своей боли, пусть и глушила её долгие годы. Но Виктор… нет, я и подумать не могла что он вспоминает Олю. Что искренне жалеет о ней.