Любовь под боевым огнем
Шрифт:
Но в жизни каждого человека есть загадка, смысл которой не дано уразуметь смертным. Воин по призванию, батырь по многим совершенным подвигам, Нур-Верды-хан умер не в бою, а у себя в кибитке, заразившись язвой от любимого коня. Так он и не дождался счастья помериться силами с русским сардаром.
После него остался сын – надежда всего Теке, – но этот пал в стычке с русскими, повергнув свою мать в неописанную скорбь. Рааби-Гизель дала после его смерти клятву принести все свое громадное состояние в дар теке для войны с неверными. Вот этот ее подвиг и принес ей титул Улькан-хатун.
Она
Оставшись верным Эвез-Мураду-Тыкма, народ избрал в помощь ему соправителей по одному из каждого колена, с тем чтобы это четверовластие ведало войну и мудрость. В состав его вошли: от колена сычмаз – Эвез-Дурды-хан, от колена бек – Ораз-Мамет-хан, от колена векиль – Мурад-хан и от баш-дашаяк – Хазрет-Кули-хан. Все они были люди законнорожденные, украшенные добрым именем, седыми бородами и рубцами, заменявшими в степи медали за храбрость. К этому совету примкнули домашний святой Керим-Берды-ишан и добровольцы из потомков пророка, а также люди, знавшие Писание и изучившие Коран в бухарских медресе.
При избрании сардара партия ханум попробовала было подорвать доброе имя Эвез-Мурада и поставила щекотливый вопрос: можно ли доверить судьбы народа человеку, который часто бывал в Шагадаме и получал от русского начальника деньги и халаты? Но этот избирательный маневр не удался. С одной стороны, никто не решился подтвердить клятвой, что Эвез-Мурад-Тыкма получал от русского начальника деньги и халаты, а с другой – теке признавали, что в их племени никогда не было и не будет изменников. Против такого доказательства не могла устоять даже партия Улькан-хатун.
О’Донован чувствовал бы себя превосходно, но, к сожалению, его фляжка была суха, а избытком баранины и риса нельзя пополнить недостаток в коньяке.
– Не знаю, долго ли я пробуду в текинской земле, – говорил он Якуб-баю, – вода здесь очень скверная, а у меня все лекарство на исходе.
– О лекарстве не беспокойся, – отвечал успокоительно Якуб-бай, – за лекарством уже послали, и, вероятно, сегодня посланные возвратятся с хорошим запасом.
– За каким лекарством? – спросил О’Донован. – И куда могли послать? Где же здесь аптека?
– Когда есть хороший джигит, тогда все есть. Я объяснил сардару, что ты заболеешь без лекарства, и он сейчас же послал джигитов, чтобы привезли сюда как можно больше и самого крепкого. Здесь, полковник, нас уважают.
– Где же его добудут?..
– В Красноводске.
– Но какое лекарство?
– Хорошее лекарство – рижский бальзам. А только, полковник, пожалуйста, не пей его больше, чем нужно для твоего здоровья. В последний раз, когда ты хотел танцевать со старухами, я испугался. Здесь народ трезвый, он даже и бузы не пьет. Сегодня же тебе придется сказать целую речь, потому что теке готовят в твою честь скачки и игру в серого волка.
К вечеру возвратился гонец из Красноводска с запасом рижского бальзама. О’Донован обрадовался
О’Донован, которого почтительная молва произвела уже в джанарал-инглези, метался в беспокойных сновидениях. Якуб-бай, однако, был настороже: весь запас лекарства он закопал в песок, а для освежения патрона приготовил турсук холодной воды.
Утреннее солнце давно уже согрело песчаное море, когда О’Донован, выйдя из кибитки, окинул взглядом громадное пространство, покрытое всадниками и толпами ребятишек, предпочитавших природные покровы прихотям и утонченностям одежды.
– Для чего поставлены пики у кибиток? – спросил он Якуб-бая.
– Где пики, там и джигиты.
– А где же пленница? – спохватился О’Донован. – Неужели и ее заставили копать колодцы?
– Нет, Аише поручили доить кобылиц. Она назначена в награду победителю на скачках, которые начнутся сейчас после угощения.
Прежде, однако, чем открыть скачки, сардар пригласил к себе четверовластие на большой военный совет, на котором джанарал-инглези должен был передать народу теке слово своей королевы.
В кибитке совета не было ни прялки, ни одеяла, ни ступы для толчения проса – ничего, что говорило бы о существовании на земле женщины; одно оружие служило ее украшением. Ханы, ишан и сеиды не заставили себя ждать и, щеголяя одни яркими халатами, другие клынчами в ножнах, усыпанных бирюзой, собрались в кружок, расположившийся степенно, как следует мужам совета и разума.
О’Донован тоже принарядился в тужурку с шнурками и в каскетку, обернутую кисеею наподобие чалмы. Якуб-бай особенно хлопотал, чтобы его патрон выглядел достаточно парадно и грозно.
– Джанарал-инглези! – провозгласил торжественно сардар при входе О’Донована. – Он пришел к нам из дальней страны сказать нашему теке дружественное слово своей королевы.
– Мы слушаем! – ответило кратко предстоявшее собрание. – Слово королевы нам приятно.
– Королева инглези шлет вам свое сердечное приветствие, – переводил Якуб-бай речь О’Донована. – Письма же ее и подарки придут через Герат, из Индии, куда они пошли кругом света на кораблях.
Узнав о таком внимании королевы, весь совет теке троекратно погладил бороды, причем Керим-Берды-ишан провозгласил, как и следовало его сану:
– Аллах акбар, Аллах акбар!
– Королева приказала мне сообщить текинскому народу, что Россия шлет в Теке большое войско, которое двинется со стороны моря и с севера через Хиву и пески.
– А правда ли, что у русских начальников плохие ноги? – полюбопытствовал внезапно один из младших военных советников.
Товарищи, однако, оставили его без поддержки и дали понять, что слово принадлежит джанаралу.