Любовь поры кровавых дождей
Шрифт:
Накануне выезда, когда после артиллерийского тренажа мы отдыхали на соломенных тюфяках, лежащих прямо на полу, дверь с шумом распахнулась, и какой-то высокий офицер спросил густым басом:
— Вы и есть командиры бронепоезда?
Тон у него был такой недовольный, словно он собирался за что-то нас распекать.
— Мы, — лениво откликнулся командир взвода управления лейтенант Колотов. Он писал письмо на фанерном чемоданчике, пристроив его у себя на коленях.
— Тогда принимайте и меня! — заявил незнакомец, бесцеремонно вваливаясь в комнату. — Я командир огневого
Несколько человек, в том числе и я, притворились спящими, чтобы не отвечать назойливому новичку.
В комнате сгустились вечерние сумерки. Все устали за день, никому не хотелось разговаривать; вытянувшись на тюфяках, мы молчали, как заговорщики.
Незадолго до этого заморосил дождь, поэтому единственное окно в комнате было притворено.
— Ну и вонь здесь у вас… — поморщился Жирасов, подходя к окну и распахивая обе створки.
— Не видите, что комнату заливает? — недовольно проговорил командир прожекторного взвода Панкратов.
— Не сахарный, не раскиснешь, — отрезал Жирасов, скидывая дождевик.
— А ты не командуй, здесь твоих подчиненных нет, — спокойно заметил командир пулеметного взвода Лобов.
— А ну цыц! — огрызнулся Жирасов. — Знаешь, кто я такой?
— Интересно, кто же?
— Ваш главный!
— Наш главный в соседней комнате.
— А я — командир огневого взвода, первый человек среди вас! Ясно?
— Первый человек — вот он лежит, — указал на меня Панкратов. — У него калибры покрупнее твоих!
— На бронепоезде главный калибр мой.
— Это почему же? — поднял голову командир транспортного взвода Сенявин.
— А потому что мой стреляет бесперебойно, на ходу поезда, а его — только по большим праздникам. Ясно?
— Выходит, что ты — пуп земли?
— А ты как думал?
— Знаешь, что я тебе скажу, браток, — вмешался капитан медицинской службы Широков, — нехваленая девка дороже захваленной.
— А я себя не хаю и чужих не хвалю! — громко захохотал Жирасов.
Смех у него был неприятный — неестественный и вызывающий. И вообще его манера говорить мне не понравилась: он говорил чересчур громко, самоуверенно и вместе с тем как-то свысока, пренебрежительно.
— Забились, как барсуки, в эту вонючую нору и дышите собственными испарениями. Вы вообще слыхали когда-нибудь о гигиене, санитарии, дисциплине тела, правилах поведения? Что такое эпидемиология, микробиология, этика, эстетика и прочее? — Судя по всему, новичок всерьез претендовал на первенство.
Все остальные были уже знакомы между собой и за несколько дней успели сдружиться. И хоть я в эти минуты ни с кем не переглядывался, готов поклясться, что Жирасов всем нам одинаково пришелся не по душе.
Убедившись, что никто с ним в беседу вступать не намерен, Жирасов решительно постучался в соседнюю комнату и, не дожидаясь ответа, переступил через порог.
— Разрешите войти? — уверенным тоном спросил он, уже закрывая за собой дверь. Там он пробыл значительно
Вернулся он еще более оживленным.
— Вот уже и дождь прошел, а вы боялись! — сообщил он таким тоном, словно воспитательница детского сада успокаивала перепуганных малышей.
Затем он принялся расхаживать взад и вперед по комнате, причем так четко печатая шаг, словно был на военном параде. Немилосердно стуча каблуками, он насвистывал какой-то веселый мотив.
— Я прошу вас здесь не свистеть, вы не в поле и не в хлеву, — резко заметил наш военврач Широков.
— Ты только погляди на эту медицину! — изумился Жирасов. — Хорошо, если ты и на фронте будешь таким смелым…
Но свистеть он перестал.
— А вы — таким же бойким! — не уступал Широков.
— Я всегда и везде такой, а выскочкам привык давать щелчок по носу. Ясно, медицина?
— Я вам не медицина, а капитан медицинской службы.
— А что тут обидного, не понимаю! Раз ты медицине служишь, значит, ты и есть медицина, а я, к примеру, артиллерия, бог войны?
Не переставая балагурить, Жирасов обогнул мое «ложе» к встал у меня над головой.
— Старший лейтенант, — окликнул он меня, — я же знаю, что при таком шуме заснуть невозможно, почему вы притворяетесь?
Я повернулся на спину и с любопытством взглянул на Жирасова. Вблизи он казался мне еще более долговязым. Какое-то мгновение он взирал на меня с высоты своего роста, потом наклонился, откинул край моей шинели и без спросу опустился на тюфяк.
Ноги у него были как у журавля. Когда он сидел, его тощие, острые колени доставали ему чуть ли не до подбородка!
— Говоря по правде, бронепоезд — это мы с тобой. Кроме того, мы на правах командиров батарей, тебе, наверное, известна инструкция: командиры огневых взводов на бронепоездах приравнены к командирам отдельных батарей, а все остальные, — он обвел рукой присутствующих, — дармоеды, наше бесплатное приложение, что называется, «довесок». Мы будем воевать, а они лавры пожинать. Поэтому мы с тобой должны быть вот так, — он сцепил друг с другом указательные пальцы, — ясно? Ты откуда? Из Ленинграда? У тебя, братец, такие затуманенные глаза, клянусь, выпить любишь! — Он поднялся, потянулся всем телом и повелительно бросил: — Подвинься чуток, я здесь лягу, — при этом он ткнул носком сапога в мой тюфяк. Можно было, конечно, найти себе и другое место, но он почему-то облюбовал себе именно ту стену, возле которой лежал я.
Однако я подумал, что из-за мелочей не стоит ссориться, и оттащил свой тюфяк к середине комнаты, уступая ему место в углу.
Жирасов куда-то вышел и через минуту вернулся с здоровенным гвоздем и камнем в руках. Не мешкая он принялся вколачивать гвоздь в стену. Но, как видно, гвоздь наткнулся на кирпич и дальше не шел, зато от стены отвалился изрядный кусок штукатурки.
Жирасов попытался вбить гвоздь в другое место, но так же безуспешно. Камнем он орудовал с таким остервенением, будто все зло хотел сорвать на непослушном гвозде. Мы молча наблюдали за его «деятельностью».