Любовь поры кровавых дождей
Шрифт:
Наскоро одевшись и захватив оружие, я пустился бежать на командный пункт.
— Сейчас мне некогда, принеси вечером, вечером принеси! — на бегу крикнул я Чигирину.
Командир полка дал мне прочесть недавно полученный приказ нашего начальства: полку надлежало немедленно выступить, на ближайшей станции нас уже ожидали вагоны для погрузки, после чего нам надлежало отправиться в направлении Новгорода.
Только мы приступили к погрузке имущества на грузовые автомашины, как в воздухе раздался ужасающий гул.
Разумеется,
Да, немцы умели выбирать время!
Взвыла сирена, и все мы бросились в траншеи.
Едва я спрыгнул в укрытие, оглушительно громыхнуло. Потом еще, еще и — я сбился со счета.
Обалдев от невыносимого грохота, я прижался к стене траншеи.
Казалось, тяжелые фугасные бомбы рвутся одна за другой где-то совсем рядом, чуть ли не в двух шагах. От мощных взрывов содрогалась вся окрестность. Наши траншеи дрожали, как при сильном землетрясении.
Я не сразу смекнул, что вражеские бомбардировщики бомбят не нас, а станцию и дачный поселок!
У меня перехватило дыхание: ведь там находилась Малинина!
Если бы немцы захотели бомбить нас, мы были бы для них гораздо более труднодосягаемы, и укрытий у нас было заготовлено достаточно, и подразделения были рассредоточены на большой территории, и замаскированы были неплохо. Поэтому вражеская авиация не могла бы бомбить нас точным прицелом.
Зато станция и дачный поселок представляли собой отличнейшую мишень, при желании немцы могли нанести точный бомбовый удар по любому зданию.
Как только прекратился адский грохот и вражеские бомбардировщики скрылись из виду, нам тотчас же сообщили, что ни одно из наших подразделений не пострадало.
Получив это сообщение, я вскочил в «виллис» и велел шоферу гнать на станцию.
Когда мчавшийся на, полной скорости «виллис» миновал высокий бор, я поднялся на ноги в надежде увидеть станцию. Но меня как обухом ударило: желтого станционного здания как не бывало… Только столб дыма и пыли поднимался к небу.
Подъехав ближе, я увидел, что на месте вокзала выросла гора обломков бревен, досок, щепок. Некоторые доски обуглились, а иные превратились в щепки, словно кто-то нарочно их ломал и крошил.
Эта жуткая груда обломков, похожая на строительный мусор, дымилась кое-где, как угасающий пожар.
Я еле вылез из машины. Ноги меня не слушались, руки отяжелели. Я двигался как в дурмане. Медленно обошел развалины. Несколько человек, как и я, бродили вокруг обломков.
На платформу тарахтя въехали две автомашины с бойцами. Это была одна из наших батарей. Бойцы мгновенно повыпрыгивали из машин и побежали к развалинам. Они работали так споро, с таким рвением, что довольно быстро очистили от досок и кирпичей то место, где раньше стояло станционное здание. Мы не теряли надежду, что там, под грудой обломков, возможно, кто-нибудь окажется
Но это был чистейший самообман: разве мог в этом аду кто-нибудь остаться в живых?
Сердце бешено колотилось.
Я дрожал как в лихорадке.
Слух мой был обострен до предела.
Я ждал, что вот сейчас наткнутся на чей-нибудь труп, вот сейчас… И когда я услышал возгласы, стремительно бросился туда.
Из-под досок извлекли два бездыханных тела.
Я не смог взглянуть ни на одно.
…Огромная балка обрушилась на Малинину и, как потом мне говорили, так изуродовала ее, что трудно было даже опознать.
А начальник станции лежал, будто спал, и ни единой царапины не было на нем.
Из крохотного флигеля, пристроенного к станции, который теперь походил скорее на мусорную кучу, извлекли изуродованный труп пожилой женщины, жены начальника станции. Смерть настигла ее именно здесь, рядом с мужем.
…Мы похоронили погибших на лесной опушке. Как раз там, куда по утрам выходил из чащи лось и своим шершавым языком собирал крошки, рассыпанные для него на скамейке Вячеславом Михайловичем.
Не помню, сказал я что-нибудь шоферу или он сам угадал мое желание, но «виллис» помчался к дачному поселку…
Врагу не пожелаю увидеть того, что я там увидел!..
Очаровательные дачи, которые так пленяли нас своей красотой и изяществом, больше не существовали.
Иные из них еще пылали в огне, иные лишь дымились, иные обращены были в груду обломков и щепок, как и железнодорожная станция…
Наши бойцы и здесь работали не щадя сил. Но что они могли сделать! Было разрушено либо поглощено вспыхнувшим пожаром более тридцати дач, и даже никто толком не знал, в которых из них жили люди, а в которых — нет.
Это неведенье очень затрудняло спасательные работы. Бойцы искали пострадавших в развалинах то одной дачи, то другой.
А я в состоянии беспамятства влачил свое обессилевшее тело, и перед моими глазами неотступно стояла Малинина…
Я видел ее то у селектора с бархатной ленточкой в волосах, торчащих хвостиком на затылке, то лежащей в постели, когда она заплетала волосы в косичку…
Потом я будто нашел какой-то выход: Чигирин!
Представьте, скорбь по Малининой не заставила меня забыть о Чигирине.
Человек так уж создан: как бы ни была тяжела утрата, которая его постигла, он не забывает о живых…
…Узнать о Чигирине я сумел много позже. Мне рассказала о нем одна пупышевская женщина.
Оказывается, техник-смотритель вместе со стрелочником Прокофьичем целое утро пили водку. Видимо, за этим занятием и застала их бомбежка. Одна бомба угодила как раз в ту дачу, на которой жил Чигирин. От дачи осталась огромная яма и разбросанные вокруг обгоревшие обломки досок.
Бесконечно мучительно было думать о гибели Нины…