Любовь против (не)любви
Шрифт:
Он снова натянул одеяло по самую макушку, и обхватил её, и возле него и впрямь было тепло и как будто безопасно.
Надо же, лучшая защита от ночных страхов! Что ж, попробуем.
В следующий раз Катерина проснулась от того, что её гладили по спине. Вот прямо гладили — кончиками пальцев, вдоль позвоночника, то поднимаясь до лопаток, то спускаясь вниз к ягодицам, очень нежно. И было светло.
Тьфу, рубаха же, ясное дело, задралась. Как всегда
Она только попыталась приоткрыть глаза, как её поцеловали — сначала один глаз, потом второй. Легко коснулись губами. Да что ж такое-то!
Набрать воздуха да высказать всё, что думает!
— С добрым утром, рыжехвостая, я же вижу, что ты не спишь, — уже улыбается, не успел проснуться, а уже улыбается!
— Кому доброе, а кому как, — проворчала Катерина и села на постели.
Он её не удерживал. Но — смотрел и улыбался. И — куда-то дел свою рубаху. И остался на нём только вычурный крест на вычурной цепочке.
Эх, Катерина залюбовалась. Молодой, сильный, гибкий. Горячий. Наверное, как-то похоже мог выглядеть Рональд, но — тот не улыбался, тот ухмылялся. А если и улыбался — то непременно с подтекстом и смыслом. А этот — разлёгся тут, понимаете ли, бери меня всего и без остатка.
— Отчего же утру не быть добрым? Тем более, я тебе обещал, что высплюсь и буду весь твой, — и смотрит-то как задорно!
Да среди Телфордов она ни у кого такого взгляда не видела за тот год с лишним, что здесь живёт!
— А мне оно надо вообще? — поинтересовалась она.
— Всем надо, — он дотянулся и погладил её щёку.
Коснулся кончиками пальцев, провёл средним пальцем от виска до угла губ. Обвёл губы. Дотронулся до кончика носа.
Да её за всю жизнь, то есть за две, никто столько не трогал! В той жизни — вообще мало трогали, что уж. Здесь — главным образом хватали. А чтоб вот так нежно…
— Ты… почему всё время меня трогаешь?
— Потому что тебя трогать очень приятно. Это отдельный вид наслаждения — трогать тебя.
— Потрогаешь и успокоишься?
— Потрогаю и соблазню тебя. Вдруг ты тоже захочешь… потрогать? — и подмигивает так значительно своими серыми глазами.
А глаза так и искрятся в неярком утреннем свете.
— Ну вот ещё, — а сама вдруг поняла, что ведь хочет!
Хочет дотянуться до его щеки, до ухоженной бороды и усов, до макушки. Или вот… что это у него на руках? У них что, бывают татуировки? Зачем? И шрамы, у него ещё и шрамы, несколько, тонкие — значит, давние, уже время прошло.
— Сомневаешься, — смеётся он. — Вот что, рыжехвостая — если я тебе так плох, то иди, держать не буду, защиту сейчас сниму, — и ведь вправду поднялся, размял пальцы. — Только ведь пожалеешь.
— О чём это я пожалею?
— О том, что
Берёт её за руку, гладит ладонь. Потом касается ладони губами — и не сводит с неё глаз. Сияющих глаз.
А потом притягивает её к себе за эту руку.
— Ну что? Решилась? — шепчет еле-еле, на грани слышимости.
И снова легонько целует — глаза, кончик носа, губы… Губы. Ох. За него ж приходится схватиться, чтоб… в общем, чтоб, а он только и рад, паршивец бессовестный.
— Постой. Вода есть? — она нервно дёргается, только что не подскакивает.
— Зачем? — не понимает он.
— Как зачем? А вдруг, ну… — язык почему-то не поворачивается сказать дальше.
— Успеем. Максимум — шесть часов, или — до рассвета или до заката. Боюсь, у нас столько времени просто нет, хотя я б не отказался, честно. Но если тебе так спокойнее…
Оставляет её на постели, сам встаёт и идёт к своим вещам, лежащим на столе и на лавке возле стола. Приносит оттуда флягу.
— Сама? Или вместе?
Что? Какое вместе?
И тут Катерина понимает, что в этом мире бывает так, что оба — маги, и нет смысла скрывать, что опасаешься случайной беременности. Все всё знают и… не опасаются.
Она тоже встаёт, берёт со стола кружку и подставляет. Туда льётся что-то странно мутноватое, что там?
— Что это? — хмурится она.
— Попробуй. Не отрава.
Катерина пробует… вода с лимоном и мёдом? Откуда здесь лимон?
— Лимон?
— Да, — радостно улыбается он. — Ты встречалась с лимонами, надо же!
А дальше уже всё просто — у неё руки всё равно что сами делают нужные движения, и его руки — тоже присоединяются, и плетение выходит замысловатым и красивым. Фляжка и кружка отправляются на пол, её сорочка летит туда же.
Возмущенный вздох.
— Это… это кто? Кто смеет, скажи?
В его глазах — гнев, и смотрит он на её руки и правое плечо. Там, где вчера хватался Джейми, за ночь проступили синяки — как всегда. А на плече переливается синяк от его отца. Дурацкая тонкая кожа.
— Да все смеют, более или менее, — отмахивается она. — Это — Джейми, когда вчера вёл меня в эту комнату.
— Можно, я его побью? Руками, без магии? Чтоб синий и драный ходил? — щурится он.
Этот побьёт, почему-то поверила Катерина. На глазах вскипели слёзы — неужели ему есть дело до неё? Всем здешним — нет, а ему — есть? С чего бы?
— Только не плачь, маленькая, хорошо? — он прижал её к себе и принялся гладить — по голове, по плечам, и куда там ещё попадал. — Хочешь, я тебя с собой заберу? Ты ж им ничего не должна?