Любовь рождается зимой
Шрифт:
Как раз в это время мы не раз отправлялись в чудесные семейные путешествия.
Наблюдать за отцом, колдующим над прицепом семейного автомобиля, было сродни наблюдению за Атласом, поднимающим на спину Землю. Потом, уже в дороге, мой брат и я устраивались на заднем сиденье, рука матери протягивала назад две апельсиновых дольки, словно две улыбки, для нас, а отец бесшумно направлял нашу крепость на колесах к полю на склоне холма, на таком удалении от нашей уэльской деревушки, что мы не могли себе этого даже представить.
К вечеру моя мать, отец, Джонатан и я сидели на пластиковых
Уже взрослой я поняла, откуда Джонатан взял свою мягкость. Наш отец был застенчивым, добропорядочным мальчиком – привлекательным мужчиной из Южного Уэльса, достаточно сильным, чтобы поднять прицеп за петлю, но и достаточно мудрым, чтобы не давить ночную бабочку, скользящую по мерцающему экрану черно-белого телевизора. Я помню, как он выпустил ее сквозь приоткрытую дверь автодома в темноту ночного поля, словно вес его детских грез покоился на ее припудренных крыльях.
Мы проводили дни, исследуя городок и окрестности. Моим самым любимым воспоминанием был пикник у реки, где мы жарили сосиски. Мы бродили по лесу, не заходя в чащу, в полном одиночестве. Моя мать выросла в страхе от тех бед, что причинили ей люди. И теперь была полна страхов за нас. В своей семье она была застенчивой, любящей, молчаливой и бесконечно преданной, но для окружающего мира она представляла себя сильной, находчивой и эффектной. Прирожденный коммерсант.
Я помню ее тонкую руку – мы переходим речушку недалеко от моря, наш дом на колесах остался позади, на бетонной площадке в лесу, с другими кемперами. Маленький Джонатан держит меня за руку. Он намочил один из ботинок. Не рассчитал один из своих шагов. Нам показалось это смешным.
Я жалею, что не сохранила его ботинки, когда избавлялась от всех его вещей. Я очень любила эти ботинки и носки тоже.
А за нами – отец с сосисками, завернутыми в газету, – он еще не добрался до берега. Я помню, как наши лица посерьезнели при переправе через холодную, мутную, быструю реку. Я направляла Джонатана, осторожно выбирая камни, высунувшиеся из воды, словно они собирались что-то сказать.
Я помню, как я обернулась, чтобы найти отца, притормозившего от предвкушения радости, когда он увидит нас, близких, но еще невидимых. Я помню дрожащий голос матери на подходе к другому берегу и смех Джонатана, накрывающий скатертью его страх. Затем отец перебрался по камням через реку, и мы стали жарить сосиски у воды.
Джонатан пропал той зимой. Это случилось за несколько дней до Рождества. Я помню, как я спросила мать, где он прячется. Она предложила посмотреть под его кроватью. На огне варился картофель. Пар заполнил кухню. Я протерла стекло рукавом.
«Он
Я никогда не забуду этот миг. Потому что он был на улице.
Мой отец оставил стремянку приставленной к огромной ели во дворе.
Он обрезал ветви электропилой, когда начался снег.
Джонатан забрался по лестнице. Никто об этом не знал.
Когда он оказался на дереве, он продолжил лезть все выше и выше. Мы не знаем зачем. Может быть, он знал, что его жизнь подходит к концу, и хотел стать птицей.
Я надеюсь, что он ей стал.
Я слышу его голос каждый день с дерева под окном моей квартиры.
К вечеру мы были всерьез взволнованы. Мать вызвала полицию. Мой отец обошел деревню, а потом у нас на пороге появились молодые люди с фонарями и тяжелыми тростями.
Я забылась сном под утро, против своей воли. Мне было стыдно за это почти всю мою жизнь. Может быть, если бы я не уснула, я услышала бы его зов.
На следующее утро во дворе стояли несколько старых «Лендроверов» с брезентовыми крышами. Мужчины за кухонным столом пили крепкий чай. На сковородке шкворчали яйца. С просмоленных курток фермеров стекала вода на каменный пол.
Они ничего не нашли и чуть не замерзли.
Собаки на полу у их ног.
Собаки отказывались от обрезков бекона. Мужчины объяснили, что собаки переживали, что не смогли найти мальчика. Они все еще помнили его запах.
На Рождество мы вынесли подарки. Моя мать заплакала и разбила туфлей окно. Я возносила небу молитвы, читая вслух Британскую энциклопедию птиц Джонатана. Небо отвечало россыпью мягких белых слов, но они ничего нам не сказали.
Две недели спустя, в январе, отец брился в ванной, когда заметил пятно на снегу во дворе.
Пятно цвета на белой целине.
Он бросился на улицу, в глубокий снег, не стерев крем для бритья с щек. Тело Джонатана лежало без движения. Ветка, на которой он застрял, сломалась ночью во время бурана. Он лежал в снегу лицом к небу. Его тело одеревенело, а рот был открыт. В руке зажаты три замерзших желудя. Для него Рождество все еще не наступило.
Мы до сих пор не знаем, почему он не позвал на помощь. Возможно, он боялся быть наказанным: детям свойственен величайший страх разочаровать своих родителей.
Когда они увезли тело Джонатана, отец ушел в сарай. Он закрыл дверь и отрубил себе правую руку топором.
Приехала полиция, и его увезли в больницу.
Почти три десятка лет я храню желуди в кармане. Я постоянно проверяю, на месте ли они.
Иногда я катаю их на ладони и слышу смех, затем треск ломающейся ветки, глухой удар в снег чем-то мягким, упавшим с большой высоты.
Песню птицы.
Продавщицы сувенирного магазина отеля Beverly-Hills помогли мне завернуть камни в розовую бумагу и упаковать их в шляпную коробку. Они поинтересовались, не из Франции ли я родом. Они сказали, что меня выдал не столько акцент, сколько манера одеваться. Они были очень оживлены участием в эксцентричном предприятии.