Любовь, смерть и роботы. Часть 1
Шрифт:
…я нахожу Собески в бункере, в расположении тяжелых орудий. Он сидит прямо у стены, упершись подбородком в грудь, как будто просто присел вздремнуть. В комнате уничтожено и перевернуто буквально все, не осталось ни одного целого предмета. Я знаю, что Собески легко мог бы выстоять против трех-четырех парней, даже когда он в человеческой форме, но то, что сражалось с ним здесь, было сильнее и быстрее. Мне не нужно проверять его пульс, чтобы понять — он мертв. Его баллистическая броня наполовину раскрыта, фастексы пояса расстегнуты. Когда произошло нападение, он попытался сбросить одежду и снаряжение,
Его убийцы больше нет на вершине холма, но он оставил мощный обонятельный маркер, по которому я мог бы выследить его даже во сне. Меня так и тянет бежать в темноту прямо сейчас, найти его и разорвать в клочья… но у подножия холма ждет взвод, и мне не хочется, чтобы они наткнулись на эту бойню без предупреждения с моей стороны.
Когда я спускаюсь с холма, я делаю это на двух ногах и в обнаженной человеческой форме, помня о нацеленных на меня тридцати винтовках и пулеметах.
— Одиннадцать тел, — говорю я лейтенанту. — Не беспокойтесь о медиках. И не ходите туда, иначе еще долго не сможете спать спокойно.
— А ваш парень?
— Собески мертв, — говорю я. — Судя по всему, он первым его достал.
— Нихрена себе, это "он"? — спрашивает он, хотя я могу сказать по исходящему от него запаху страха, что он уже знает ответ.
— Уберите солдат с холма и вернитесь под защиту стен, — говорю я. — Не выходите на открытую местность и стреляйте во все, у чего есть мех. Вызовите силы быстрого реагирования. И оставьте мою одежду здесь. Она мне понадобятся позже.
Лейтенант мгновение смотрит на меня, скрипя зубами. Затем он вглядывается в темноту позади меня, и страх, выходящий из его пор, становится сильнее.
— Куда ты идешь?
— Я собираюсь убить этого ублюдка.
В темноте, далеко за холмом, раздается протяжный вой, он похож на долгий и скорбный плач.
Лейтенант крепче сжимает карабин и тянется к рации.
— Иди, — говорит он. — И удачи. Только не подходи к моим парням слишком близко, пока ты по ту сторону и, ну, в "таком" виде. Если мы замечаем любое движение — мы стреляем.
— Целься в голову и веди очередь, — говорю я ему.
Я снова иду по следу на наблюдательный пост. Прежде чем переодеться, я становлюсь на колени перед Собески, касаюсь его лбом, прощаюсь. Вскоре Собески окажется в мешке для трупов, а затем и в цинковом гробу. Меня там не будет, — не будет, когда его станут закапывать в землю дома, в Пенсильвании.
Оборотень, убивший его, сорвал цепь с жетонами с его шеи, когда они дрались. Я обнаруживаю её в грязи по запаху, в шести футах в стороне. Я беру два армейских жетона и кладу их на колени Собески, чтобы облегчить опознание, когда его найдут. На этой цепочке есть еще одна бирка, пятисторонний медный жетон зарегистрированного ликантропа, которую все мы обязаны носить в гражданском мире, когда возвращаемся домой.
Я беру жетон и прикрепляю его к цепочке на своей шее, где он присоединяется к моему собственному жетону, будто так и надо.
У меня нет подходящих последних слов, поэтому я отдаю последний салют сержанту Джареду Собески, 300-я рота специального назначения (литера Л), и выхожу на улицу, чтобы переодеться. Затем я убегаю в темноту, чтобы выследить и найти его убийцу.
След пропадает примерно через пятнадцать миль. Я веду запах чужого вервольфа по пересеченной местности
К тому времени, как я возвращаюсь к своей одежде, уже почти рассвело, и по всей горе разбросаны отряды сил быстрого реагирования. Я забираю свои вещи, одеваюсь и еду на базу с попутным "Хамви", совершенно измученный и изнывая от бессильной злобы.
Меня допрашивает длинная очередь из офицеров, — с каждым разом ранг дознавателя всё выше. Я повторяю один и тот же рассказ до тех пор, пока мы не начинаем надоедать друг другу. В конце концов, другой оборотень остается там, а Собески остается мертвым, он возвращается в Баграм в запечатанном мешке для трупов на полу "Блэкхока". Когда я возвращаюсь к контейнеру, который мы с ним делили, все его личное снаряжение исчезло, и место пахнет дезинфектантом.
Вечером ко мне в контейнер заходит капитан.
— Мы будем спускаться в деревню. Еженедельный пустой трёп со старейшинами, — говорит он. — Я хотел бы взять вас с собой, чтоб вы побыли на страже, так, на всякий случай.
Я встаю с койки и беру свое снаряжение. Через мгновение я вспоминаю Собески, мертвого, на посту, с наполовину расстегнутым жилетом, и оставляю броню рядом с койкой.
— Я хочу присутствовать на самой встрече, — говорю я капитану.
— Нет, ничего не поделаешь, — говорит он. — Если они выяснят, что я привел с собой ликантропа, они будут так обижены, что впредь даже никогда на нас не посмотрят. Я не хочу, чтобы Госдепартамент потом тыкал меня в это дерьмо.
— У них есть свой собственный ликантроп, и он бродит где-то снаружи, — говорю я. — Они должны знать, кто это. Спросите их прямо, и я почую, если они солгут.
Капитан несколько секунд обдумывает мою просьбу. Затем он поджимает губы и коротко кивает.
— Хорошо. Но вы будете в очках. И если они приведут с собой этого ублюдка, я хочу, чтобы вы сначала стреляли, а потом говорили мне. После вчерашней ночи я не буду рисковать.
Мы сидим на пыльном полу дома старосты. Здесь жарко и неудобно: двадцать человек в комнате, которая чуть больше моей гостиной там, дома. Я чувствую запах раздражения и напряжения вокруг себя, но едва слышу горячую дискуссию между капитаном и старейшинами деревни.
Сейчас я смотрю только на старика, сидящего в углу комнаты и бесстрастно потягивающего чай. Он не видит моих собственных глаз за линзами солнцезащитных очков, но я знаю, что он осознает мое внимание, потому что мы оба почувствовали присутствие друг друга, как только я вошел в комнату. Старик в углу — ликантроп из вчерашней ночи, тот, кто убил дюжину наших людей.
Я знаю, что он знает обо мне, осознает тот факт, что я в курсе, кто он. Он должен чувствовать мою природу так же ясно, как я чувствую его запах. Я также знаю, что его товарищи не в курсе. Их протесты против обвинений капитана искренни. Я не чувствую обмана или двуличия. Они не знают.