Любовь среди рыб
Шрифт:
Они смотрели в воду на рыбок Мары и наблюдали, как снова и снова крупные гольцы вторгались в стаю гольянов, чтобы поохотиться.
— Их убивают во время любви, — сказал Фред.
— Такова природа.
— А какова наша природа? — спросил Фред.
Для нас любовь тоже опасна, думал он, мы стремимся к гибели, гонимые нашими тайными страстными желаниями. Должны ли мы от них отказаться, оттого что они неразумны? Или недостаточно мудры? Разве не для того мы приходим в мир, чтобы испытывать эти страстные желания, именно потому что имеем возможность их реализовывать? Или наоборот, мы приходим
— Разве природа любви смертельна? — переспросил Фред.
— Природа Мары такова, что она хочет есть, — сказала Мара.
— Мне нравятся голодные женщины. Давай поймаем хищную рыбу? Или это помешает твоим научным опытам?
— Время нереста уже прошло. Из-за дождей вода остыла.
В углу под дощатым навесом стояла удочка. В стеклянной банке рядом они нашли свинцовые грузила и крючки. С ловкостью, удивившей его самого, Фред подготовил удочку. Мара выловила с поверхности воды мертвого гольяна, который не выдержал трудностей размножения. Метод использования мертвой рыбки в качестве наживки оказался чрезвычайно успешным.
Хотя это, разумеется, было строго запрещено, они разожгли на берегу озера костерок. В конце концов, лесничий у них был знакомый, и они могли рассчитывать на его снисхождение. День был безветренный, но так и оставался серым, и они грелись у огня, вертя над ним свои прутья орешника, которые служили им шампурами для рыбы. Потом они ели — руками — и рассказывали друг другу истории, связанные с кострами, из времен их детства.
Однако радость продлилась недолго. Настроение у Мары испортилось. Она стала очень скупа на слова и на вопросы отвечала односложно.
— С тобой все в порядке? — спросил Фред.
— Мне пора уезжать, — ответила Мара.
— Ты можешь остаться здесь. И надолго, если захочешь, — сказал Фред.
— Я — это не я, — сказала Мара. Голос ее прозвучал как-то иначе.
— У меня тоже все запуталось, — успокоил ее Фред. — И то, что я — не я, я тоже отчетливо почувствовал пару дней назад. Самое крутое в этом то, что это так и есть. То, что мы считаем своим Я, ведь это всего лишь проекция взгляда, которым смотрят на нас другие. Со временем мы начинаем верить, что мы и впрямь та самая личность, за которую нас принимают. Мы верим, что должны продолжать играть ту роль, которую нам отвели другие. Еще хуже то, что мы верим, будто эта роль и есть мы!
— Так и есть, Альфред, — сказала Мара.
Когда он услышал, что она назвала его Альфредом, у него прошел мороз по коже. Мара встала.
— Завтра увидимся? — спросил Альфред.
Мара улыбнулась.
— Не провожай меня. Ненавижу драматические прощания.
Она протянула ему руку, поцеловала его в щеку и шепнула ему в ухо что-то очень милое.
А потом молнией взбежала по тропинке вверх к своему мопеду. Сверху она еще раз помахала ему рукой. В глазах ее блестели слезы. Когда Фред это увидел, он бросился вверх по склону. Но она уже уехала. Может, поехать за ней вслед? Но нет. Никаких
Фред проплыл большой круг по Эльбзее. На гладкой поверхности воды отражались освещенные вершины скал, облака, темный лес. Фред вел по воде борозду, которая снова смыкалась за ним. Хорошо, что на воде не остается следов, подумал он.
Сидя на мостках, чтобы просохнуть, он думал о Маре, и его грудь вздымалась. Он тосковал по Маре. Мара.
В тот вечер Альфред Фирнайс снова начал писать.
За четыре часа он написал восемь длинных стихотворений. Выпил стакан воды, отдышался перед хижиной, а потом еще два часа переделывал стихи.
Он выпил стакан вина, свернул сигарету, еще раз перечитал стихи.
Годится, подумал он.
Может быть, это даже по-настоящему хорошо.
23 июля
Элизабет Хальбиг полночи была не в ладах с самой собой. Она была разгневана, да к тому же в печали, в отчаянии, она ругалась и ревела. А потом заснула как убитая.
Теперь, на заре, она точно знала, что делать. Она не станет писать по электронке, она позвонит. Да. Прямо сейчас.
— Алло, — сказала Элизабет, — это Лизи. Я больше не могу. У меня больше нет сил это терпеть… О’кей, через час.
У нее никогда не бывает времени, когда ей звонишь, подумала Элизабет-Лизи. Во всяком случае, для меня. Она достала договор из выдвижного ящика ночного столика. Договор, с которого и начались все неприятности. Он был вставлен в прозрачный пластиковый файлик. Договор был написан от руки. Хотя она знала содержание дословно, она перечитала его еще раз.
1) Цель договора — подвигнуть автора, Альфреда Фирнайса, к сочинению стихов.
2) Срок исполнения договора — десять дней. Этот срок может быть продлен по договоренности.
3) Исполнительница получает фиксированную сумму из расчета 100 евро в день, а также возмещение расходов на поездку (деньги на бензин, на ночлег).
4) В случае, если вышеназванный автор напишет двенадцать или более стихотворений, исполнительнице полагаются премиальные из расчета 50 евро за каждое стихотворение.
5) Исполнительница обязуется сохранять втайне этот заказ и личность заказчицы.
6) Заказчица обязуется признавать псевдоним исполнительницы (Мара) и не выдавать ее истинную личность.
И зачем я только подписала это, думала Лизи. Но они так много и так хорошо говорили на маленькой террасе Сюзанны на крыше, где сидели между лавровым деревцем и кустиками розмарина прямо в небе над Берлином. Ладно, я немного подвыпила, думала Лизи. Отговорка, которая никогда не проходила с ее мужем, уже давно бывшим.
Как бы то ни было, я сопротивлялась, думала Лизи и смотрела из окна на коров, жующих свою жвачку. Я ей так и сказала: «Сюзанна, это самая бредовая идея, какую я слышала в жизни».