Любовь, страсть, ненависть

Коллинз Джоан

– Прошлой ночью он показывал кино, – прошептала Электра. – Некоторые прокрались в операторскую, чтобы посмотреть. О, Николас! – Ее прелестное лицо пылало от возбуждения. – Это было так прекрасно – ты даже представить себе не можешь, какой это был замечательный фильм. Американский, конечно, там была такая маленькая прелестная девочка с локонами, она танцевала и пела. Такая крошка – лет шести или семи, – но такая смышленая и милая. Жаль, что ты не видел этого. Тебе бы фильм обязательно понравился, Николас, я знаю, как ты любишь кино.

Николас страстно любил кино. Перед войной он ходил в кинотеатр под открытым небом смотреть

на своих кумиров. Он был зачарован магией великолепных режиссеров Альфреда Хичкока и Джона Форда, он изучал их метод, время от времени возвращаясь к их работам.

Но теперь для жителей деревни фильмов не существовало. Теперь их можно было увидеть только наверху, во дворце: «борову» каким-то образом удавалось доставать последние новинки Голливуда.

Электра посмотрела на Николаса. Его взгляд был прикован к цитадели начальника гарнизона. Казалось, она пылает в огне: заходящее солнце окрасило мрамор ее стен в цвет крови; и ненавистный всем итальянский флаг спокойно развевался под легким ветерком.

Они оба думали об отвратительном изверге, обосновавшемся в этом доме. Садист, который регулярно посылал на казнь ни чем не повинных людей, который ради удовольствия подвергал их пыткам и все время копил награбленное добро.

– Он, наверное, занят сейчас тем, что отъедает свою уродливую рожу. – Голос Николаса был полон ненависти. – Жрет мясо, пьет вино и размышляет, какое кино будет смотреть сегодня вечером. Кровожадное чудовище. Его нельзя оставлять в живых.

– Николас, угадай, кто сделал этот фильм? – Электра попыталась сменить тему. Николаса невозможно было остановить, когда он начинал говорить о «борове». Казалось, его преследует какая-то навязчивая идея, связанная с этим человеком.

– Это мой американский дядя, помнишь его? Который поехал туда еще давно, до нашего рождения, и который теперь так преуспел. – Ее лицо сияло от гордости. Раньше мать Электры часто говорила ей о своем старшем брате, дерзком молодом человеке, который всегда отличался честолюбием и хотел покинуть Грецию, чтобы добиться успеха за океаном. И он, в конце концов, победил.

– Спирос! – гордо сказала она. – Спирос Макополис. Я узнала его имя в самом начале фильма. Это было написано огромными буквами: «Постановка Спироса Макополиса». Разве это не прекрасно? – На ее лице сияла улыбка. – Он с Гидры, Николас, и он ставит фильмы в Голливуде. – Электра наклонилась к нему, и ее пальцы нежно погладили его по лицу. – Если он смог сделать это, то и ты сможешь.

– Когда-нибудь, когда закончится эта война, мы вдвоем поедем в Голливуд и я сделаю там такие прекрасные фильмы, что весь мир захочет увидеть их, – с горечью произнес Николас. – Но не раньше, чем умрет эта злобная свинья. – И в его голосе прозвучала дикая ненависть. Он опять посмотрел на усадьбу и подумал о смерти «борова», о том, что только глупцы могут недооценивать гордость греков.

Это был очень веселый вечер. Фильм – последняя новинка киностудии «Коламбиа пикчерс» – был просто великолепен, а исполнительница главной женской роли – просто восхитительна: пышная блондинка, выглядевшая не старше восемнадцати лет. Начальник гарнизона и его адъютант майор Волпи нашли ее такой привлекательной, что еще долго с удовольствием вспоминали ее волшебное очарование.

Вино было просто превосходным, «Шато-Лафит» 1929 года, два ящика которого на прошлой неделе обнаружили в подвале одного из особняков Гидры.

Начальник

гарнизона расстегнул золотые пуговицы тесной для него голубой формы, потянулся и зевнул. Он любовался своим отражением в узком позолоченном зеркале восемнадцатого века, которое висело на стене в туалетной комнате, освещенной необычайно мягким светом. Вне всякого сомнения, у него прекрасная фигура. Ее схожесть с фигурой его идола Муссолини, казалось, стала еще больше после того, как он полностью обрил себе голову и до мельчайших подробностей скопировал форму дуче. Надетая сейчас на нем форма была сшита из лучшего габардина и производила огромное впечатление на окружающих. Он заказывал ее лучшему греческому портному острова.

Не важно, что форма, которую он должен был носить как начальник гарнизона Гидры, была желтовато-серого цвета. Глупые местные жители не знали никого выше его званием, впрочем, как и его солдаты, за исключением Волпи, который был более чем хорошо «подмазан», а остальные были просто стадом баранов.

Начальник гарнизона расстегнул тяжелую золотую пряжку своего широкого кожаного ремня, снял китель и рубашку и бросил их на обитое парчой кресло в стиле Людовика XV.

Лампа с персиковым абажуром, стоявшая на гардеробе, озарила его лицо мягким приятным светом. Он с восхищением улыбнулся своему отражению, и его маленькие, заплывшие жиром глазки превратились в узкие щелочки. Ему нравились и бритая круглая голова, и чувственные губы, и решительный подбородок, впрочем, так же, как и волосатая грудь колесом, и мощные мышцы предплечья.

Единственное, что ему не нравилось в своей внешности, это толстый шрам, проходивший через основание адамового яблока гладкой линией длиной в восемь сантиметров. Он прятал его под высоким воротником формы. На Гидре ходили слухи, что кто-то пытался убить его и несколько недель он находился между жизнью и смертью в одном из парижских госпиталей. И только помощь лучшего во Франции специалиста-ларинголога спасла его жизнь и связки. Теперь он мог говорить только неприятным дребезжащим шепотом, что усиливало ужасное впечатление от его внешности.

Он осторожно прикоснулся к шраму. Они так и не смогли найти ту девчонку, которая его же бритвой перерезала ему горло и оставила умирать на холодном мраморном полу в ванной.

После того как эта сучка пыталась убить его, он выжил лишь благодаря своей огромной физической силе и желанию жить. Но, даже несмотря на то что хирург проделал тончайшую операцию и спас ему жизнь и голос, Умберто Скрофо не будет удовлетворен до тех пор, пока не найдет ту девчонку, которая чуть не убила его, и не отплатит ей за ее преступление в тысячекратном размере.

Глава 9

Николас прислонился головой к побеленной каменной стене балкончика и всхлипнул. Его любимая матушка, последний оставшийся в живых член семьи, умирала. Ослабевшее от голода сердце не выдержало.

Мелина лежала на кровати и, перебирая ослабевшими пальцами четки, снова и снова бормотала имена детей и мужа. Она просто не хотела жить. В ее добрых карих глазах больше не было света, и их взгляд стал тусклым и мертвым. Она весила уже меньше девяноста фунтов и даже отказалась съесть маленькую рыбку, которую Николас наконец-то выловил после четырнадцати измотавших его душу часов, проведенных в лодке. Две женщины с выражением стоического страдания на лицах ухаживали за ней.