Любовь, только любовь
Шрифт:
В мастерской Гоше было тихо и пусто. Табуреты и столы вытянулись вдоль одной из стен, инструменты аккуратно висели на гвоздиках. Большие, обитые железом шкафы, которые днем были открыты, чтобы покупатели могли видеть золотые и серебряные изделия, теперь были закрыты и заперты на замок. Единственной не убранной вещью оказались маленькие весы, которые Гоше использовал для взвешивания драгоценных камней. Крепкие дубовые ставни были на месте, но дверь, через которую скоро должна была войти Лоиз, была слегка приоткрыта.
Дверь в подвал с тяжелым железным кольцом была опущена. Катрин зажгла
Сначала она не разглядела Мишеля, так как маленькая комнатка, высеченная в опоре моста, была заполнена различными вещами до самого потолка. Здесь семья Легуа хранила дрова, запасы воды и овощей, пресс для засолки, в котором могла поместиться целая свинья, домашние инструменты и лестницы. Комната была длинной, узкой и низкой, свет проникал сквозь маленькое окно, через которое едва мог пролезть худенький паренек.
– Это я, Катрин, – прошептала она, чтобы не испугать его. В дальнем углу что-то зашевелилось.
– Я здесь, за дровами.
В этот миг пламя вспыхнуло, и она увидела, что он сидел, прислонившись к поленнице, подстелив под себя плащ пилигрима. Серебряная вышивка на его камзоле мягко поблескивала в полутьме, и там, где на нее падал свет свечи, отливала золотом. Он попытался встать, но Катрин знаком остановила его. Она встала перед ним на колени и поставила на пол тяжелое блюдо с аппетитньци содержимым.
– Вы, должно быть, голодны, – мягко произнесла она, – а сегодня вам понадобится много сил. Я воспользовалась тем, что сестра ушла, и принесла вам еду. Сейчас дом пуст. Отец ушел в «Дом с колоннами»– ратушу. Мама в доме Ландри, так как у матери Ландри начались роды, и только Небу известно, куда запропастилась Марион, служанка. Если все пойдет так же, вы сможете сегодня выбраться из Парижа без всяких затруднений. Ландри вернется в полночь. Сейчас десять часов.
– Вкусно пахнет, – сказал он с улыбкой, от которой Катрин растаяла. – Я действительно сильно проголодался.
Он набросился на рагу, продолжая говорить с набитым ртом.
– Я все еще не могу поверить, что мне так повезло, Катрин. Когда они сегодня вечером вели меня на виселицу, я был уверен, что мой последний час настал, и смирился с этим. Я уже попрощался со всем, что любил. А затем, откуда ни возьмись, появилась ты и вернула мне жизнь! Это странное ощущение!
В этот момент он выглядел отрешенным. Усталость и тревога заострили его черты. В неверном свете свечи его золотые волосы сияющим ореолом обрамляли красивое лицо. Он с усилием улыбнулся. Но Катрин увидела отчаяние в его глазах и испугалась.
– Но… разве ты не рад спасению?
Юноша взглянул на нее и заметил на ее лице печаль. Она стояла такая хрупкая, окутанная пышными волосами, которые теперь высохли и снова обрели привычный блеск. В зеленом платье она удивительно походила на маленькую лесную нимфу. А огромные глаза с их прозрачной глубиной были как у молодых ланей, на которых он охотился в детстве.
– Воистину, я был бы неблагодарным, если б не радовался этому, – мягко произнес он.
– Что ж, тогда… Съешьте немного меда. А потом скажите, о чем вы подумали. Ваши глаза были такими
– Я думал о своих краях. О них же думал по пути к Монфокону 2 . Я понял, что больше никогда их не увижу, и это огорчало меня больше всего.
– Но вы снова их увидите… Теперь, когда вы свободны. Мишель улыбнулся, взял ломоть хлеба, обмакнул его в мед и начал жевать с отсутствующим взором.
– Я знаю. Тем не менее это чувство сильнее меня… Что-то подсказывает мне, что я никогда не вернусь в Монсальви.
– Вы не должны так думать! – строго сказала Катрин. Ей захотелось как можно больше узнать об этом молодом человеке, который приворожил ее. Она придвинулась поближе к нему и стала смотреть, как он жадно пьет воду из кувшина.
2
Монфокон – место казни в Париже.
– Как выглядят края, откуда вы родом? Вы мне расскажете?
– Конечно.
Мишель на мгновение закрыл глаза, возможно, чтобы лучше представить детские годы. Он так живо и с таким чувством воскресил все это в своем воображении во время долгого пути к виселице, что теперь, на темном фоне опущенных век, вспомнить все это было легко.
Он описал Катрин высокое ветреное плато, где он родился. Это был край гранитных скал, прорезанный небольшими долинами, обрамленными зелеными каштанами. Повсюду в Оверни земля была усеяна кратерами потухших вулканов, и высоко забравшиеся дома деревушки Монсальви, которые кольцом окружали аббатство, были сложены из вулканического камня, точно так же как и сам фамильный замок и его маленькая часовня Святого Источника, построенная на склоне горной вершины.
Описания-были так образны, хотя и просты, что Катрин словно видела ячменные поля, сиреневые сумерки неба, когда горные пики незаметно тают и становятся похожими на шеренгу синих призраков, кристально чистые воды родников, струящихся между гладких камней и темнеющие при впадении в большие озера, окруженные, словно карбункулами, поросшими мохом валунами. Казалось, она слышит, как полуденный ветер поет среди утесов и как зимние штормы стонут вокруг башен замка. Мишель рассказывал о стадах овец, которые пасутся на лугах, о лесах, полных волков и кабанов, о бурных потоках, где играют и прыгают розовые и серебристые лососи. Катрин слушала с открытым ртом рассказ юноши, забыв обо всем.
– А ваши родители? – спросила она, когда Мишель умолк. – Они живы?
– Мой отец умер десять лет назад, и я его едва помню. Он был старым воякой, довольно мрачным и неприступным. Всю свою молодость он провел в рядах армии Великого коннетабля Франции, досаждая британцам. После битвы при Шатонеф-де-Рандон, где Бертран дю Геклен нашел свою смерть, он повесил меч на стену и заявил, что отныне никто не будет отдавать ему приказы. Моя мать занималась хозяйством и вырастила из меня мужчину. Она отправила меня в дом монсеньера де Берри, владетеля Оверни, и я отслужил у него год прежде чем перейти к принцу Людовику Гиэньскому. Моя мать управляет поместьем ничуть не хуже мужчин и воспитывает моего младшего брата.