Любовь в настоящем времени
Шрифт:
Вот когда я увижу их вновь, это будет означать, что я умер.
И я вижу их. Снимки — первое, что бросается мне в глаза, когда я поднимаю веки. Я словно во сне — точнее не скажешь. Они висят на чем-то вроде металлического прута на фоне белой стены. Не успеваю рассмотреть их как следует — глаза закрываются сами. Вернее, их застилает боль.
Получается, я все-таки не умер. Если бы я умер, боль бы исчезла. Но если я жив, откуда взялись фотографии? Ведь они пропали давным-давно!
Какое тут может быть объяснение? Скорее всего, по ту сторону, как только
Это как с проходной пешкой. Пересек всю доску — и меняй пешку на какую хочешь фигуру. Конечно, выберешь ту, что для тебя важнее.
Может, я жив. И сплю.
Кто-то касается моей руки. Хоть бы это была Перл. Но тут меня бросает назад, и все становится ненастоящим.
Глаза не открываются, как я ни стараюсь. И боль, боль. Я проваливаюсь в нее и растворяюсь в беспамятстве.
Время идет. И проходит. Вот и все, что я знаю.
МИТЧ, 37 лет
Пока Леонард спит
Джейк и Мона приходят и уходят.
Я остаюсь.
Джейк появляется спозаранку, еще до рассвета. Посидит минутку, посмотрит на бесчувственного Леонарда и уйдет на работу. В его поведении сквозит безнадежность. После обеда Джейк опять заходит, чаще всего вместе с Моной.
Зато я все время здесь — и когда они приходят, и когда уходят. Сижу и смотрю на Леонарда, он спит, если его состояние можно назвать сном. Наверное, он в коме. Только я отказываюсь рассуждать такими категориями. Насколько я понимаю, Леонард поправляется. Отдыхает, пока его изувеченное тело не придет в норму. А оно придет в норму, уж в этом-то я уверен.
Кроме того, вчера он открывал глаза.
Кровати в палате оснащены металлической загородкой, которую можно поднять. Чтобы больной не свалился на пол. С чего врачи взяли, что Леонард упадет, не знаю. Зато есть к чему прикрепить фотографии, которые мне передала миссис Моралес.
Когда Леонард вчера открыл глаза, мне показалось, он смотрит на меня. Вот только глаза его явно сфокусировались на чем-то, что находилось к нему поближе. Фотографии! — догадался я. Понял ли он, что видит? Не хочу гадать. Надеюсь только, что увиденное как-то отложилось у него в сознании. Возможно, он решил, что снимки ждут его.
А ведь это мысль.
Зацепить его фотографиями. И он вернется.
Беру Леонарда за руку, но глаза у него опять закрываются. И пока больше не открываются.
Утром доктор поколдовал над моим носом. Вправил его, надел пластиковую шину и упаковал. Боль только-только начала утихать. А теперь снова разошлась, хоть на стену лезь. Но все равно очень мило со стороны доктора.
Правда, сестры попытались изгнать меня в другое помещение, более подходящее для операции на носу. Но я не дался. Пришлось им всем смириться и проделать необходимые манипуляции на месте.
Боль иногда прямо достает, не дает сидеть спокойно и ждать. Спускаюсь этажом ниже в отделение детской онкологии и одалживаю
Не для себя. Для Леонарда.
Возвращаюсь в палату Леонарда и читаю вслух, снова и снова. Голос у меня теперь какой-то гнусавый.
Стараюсь не плакать. Не хватало еще, чтобы нос заложило. В моем-то положении.
У Леонарда на голове две раны со стежками швов. Вокруг кровоподтеки. Смотреть на них неприятно. Но я уже успел привыкнуть. Это часть его облика, фрагмент жизни, представший передо мной во всей наготе. Никакого мелкого вранья, типа «я зачинщик драк в школе». Досталось ему: сломанные ребра, изувеченная нога. И тут уж ничего не скроешь.
Держусь. Перечитываю «Зеленую яичницу с ветчиной». Много раз подряд.
Приходит медсестра. Улыбается. Прошу ее принести еще какие-нибудь книжки.
— Какие? — спрашивает.
Детские, какие же еще. Самой, что ли, не догадаться?
— Что-нибудь для ребенка лет пяти. — А когда она выходит, добавляю: — Который только что потерял мать.
Сестра приносит мне две книжонки. Сам бы я такие никогда не выбрал, но ладно, сгодятся. Одна про тролля, живущего под мостом, а другая про неуклюжего щенка, который хочет как лучше, но вечно попадает в переделки.
Если бы только я помнил песенку, которую Леонард напевал, когда убаюкивал сам себя. Уж она-то была бы сейчас в самый раз! Только вспоминать нечего, она почти целиком состояла из придуманных слов. Из неологизмов, которых нет в английском языке.
Как мне удержаться от слез?
Среди ночи мне слышится его голос. Я дремлю (дремлю?) на раскладушке рядом с его койкой. Сразу подскакиваю.
— Митч, — еле слышно шепчет Леонард. — Привет.
Включаю свет. Глаза у Леонарда закрыты. Приснилось?
— Митч, — произносит он опять. Губы вроде шевелятся.
— Да, Леонард. — Беру его за руку. — Я здесь. Я с тобой.
Хоть бы он открыл глаза и посмотрел на меня!
— Если бы ты умер, с кем бы ты остался, о ком бы заботился, кого защищал, меня или Барб?
Язык у него заплетается, как у пьяного.
Звук ее имени кромсает мне сердце, словно осколок с рваными краями. К физической боли добавляется душевная.
— С тобой, я остался бы с тобой, — говорю. — Только с тобой.
Леонард улыбается уголками губ. Какая радость видеть эту улыбку!
— Ну как, понял, что такое вечная любовь? А?
Вроде бы он говорит именно эти слова. Неважнецкая у него сейчас артикуляция.
— Да уж, — отвечаю. — Вот теперь-то до меня дошло. Окончательно и бесповоротно.
Всю ночь сижу без сна в надежде, что он скажет что-то еще. И все утро сижу. Но Леонард спит.
На следующую ночь я уже почти заснул, как вдруг словно почувствовал толчок. Лицо Леонарда чуть повернуто в мою сторону. Глаза у него открыты — в палате не так уж темно, и мне все четко видно. Леонард смотрит прямо на меня. Наверное, я почувствовал его взгляд.