Любовь-весенняя страна
Шрифт:
И поехала вдруг станция, заскользил назад перрон.
Мягко двинулись берёзы, шаг ускорили столбы.
Чуть не навернулись слёзы — знак обманчивой судьбы.
Я теперь уже не нужен, как исчерпанная мысль. Городки бежали дружно, переезды пронеслись.
Отпивал я помаленьку железнодорожный чай, мимо мчались деревеньки, проезжал родимый край.
Что за странность? Что за диво? Поезд без локомотива.
И не поезд, а вагон — ни к чему не прицеплён.
Всё стремительней стучали в беге
И отъехали печали, и растаяли мечты.
Вдруг какой-то городишко встал у моего окна: заграничные людишки, и чужая речь слышна.
А потом опять галопом сквозь рассветы и туман проскакала вся Европа.
За окошком — океан!
Свирепеют злые штормы, волны небывалой формы,
выше крыши, больше нормы, и в поклонах корабли.
А вагон стоит упорно.
Качки нет. И нет земли.
В том отцепленном вагоне удивительный покой, а вокруг меня в разгоне раскрутился шар земной.
После океанской порки материк притормозил...
Ноги я размял в Нью-Йорке, кое-что сообразил.
Завертелась вновь пружина. Проскочил в один момент экзотической картиной азиатский континент.
Семенили государства, суетились города.
Не успев сказать им «здравствуй», я прощался навсегда.
Проявились вновь заботы, завершался круг судьбы.
Круг беды или почёта?
Шаг замедлили столбы.
Снова город мой вернулся, скатертью лежит перрон.
Как некстати я проснулся!
Я хочу обратно в сон.
1991
Я понял, что необразован, хоть и прожил немало лет, хотя начитан и подкован, хоть и объехал целый свет.
Иной мужик, что рос в деревне, попросвещённее меня — легко читает в книге древней, природной книге бытия.
Он сойку отличит от дятла, не спутает с пшеницей рожь, ему как своему понятна реки предутренняя дрожь.
По голосу он понимает, кто — коноплянка или дрозд?
В чужом лесу не заплутает и знает много разных звёзд.
По запаху он ищет травы, легко в реке отыщет брод.
Он изучил букашек нравы, какая рыба где живёт.
Ему любой зверёныш ведом, и словно азбука — поля.
В преданьях, переданных дедом, ему завещана земля.
Угадывает он погоду, набит приметами — не счесть!
Не знает, любит ли природу, поскольку сам природа есть.
Ещё пишу, снимаю, сочиняю.
Дела идут, и вроде хороши.
Но знаю — не живу, а доживаю.
И это пониманье — боль души.
Не жду удачи, озаренья, взлёта.
Мне так и не достался главный приз. И предстоит паршивенькое что-то, крушение или круженье вниз.
Эпоха раскрутилась многолико и
1992
На горных дорогах устраивают приспособление, чтобы гасить скорость, если у машины вдруг откажут тормоза. Называется оно — «улавливающий тупик»!
Не надо слишком быстро ездить, запальчиво стремиться вдаль.
Наступит некогда возмездье — вас остановят враз. А жаль!
Не надо слишком лихо мчаться, других азартно обходить.
Придётся разочароваться — придётся долго слёзы лить.
Зачем вводить людей в расстройство и издавать победный крик?
Есть специальное устройство: улавливающий тупик.
Вот вы несётесь, вы несётесь, и не нужны вам тормоза!
Добро, коль сами разобьётесь.
А то помогут вам друзья.
Ведь вы, набрав большую скорость, тем огорчите всех. Тогда решат, что повернуть вас впору на путь, который в никуда.
Но если всё ж, презрев условья, вы вырветесь в чудесный миг, вас заарканят, вновь изловят, собьют, сошлют, заткнут в тупик.
Всё беспричинно. Чей-то взгляд. Весна.
И жизнь легка. Не давит её ноша.
И на душе такая тишина,
что, кажется, от счастья задохнёшься.
Всё беспричинно. Чей-то взгляд. Зима.
И жизнь тяжка. И неподъёмна ноша.
И на душе такая кутерьма,
что, кажется, от горя задохнёшься.
То ночь жарка, а то морозен день.
Вся жизнь в полоску, словно шкура тигра. А на душе такая дребедень.
Да, жаль, к концу подходят эти игры...
* * *
Осень начинается в горах, а затем сползает вниз, в долины.
В нижний лес прокрался жёлтый страх, белый снег покрасил все вершины.
Старость начинается в ногах, даже в зной, укутанные, мёрзнут.
И ползёт наверх холодный страх предисловием событий грозных.
* * *
Какие звонкие ребята пришли в конце пятидесятых, — худы, крикливы, небогаты, со свежим чувством, с тонкой кожей, со словом новым, непохожим; глаза дерзки, упрямы мышцы — певцы, актёры, живописцы, творцы кино и музыканты.
Какие звонкие таланты!
Теперь, в конце восьмидесятых, в почёте прежние ребята, богаты и лауреаты, и телом, и душой пузаты, пропал их праведный запал.
Теперь, в конце восьмидесятых, оборотились в доставал.
Какая жалкая расплата!
1989
Я тороплю и тороплюсь!
Я, как курьерский поезд, куда-то бесконечно мчусь, никак не успокоюсь.
Несусь без остановки, не надо, мол, парковки, я лишь в лихом движенье спасусь от пораженья.
Я тороплюсь и тороплю, остались сзади лица...