Любовь юного повесы
Шрифт:
– Зато ты натворил бед своей болтовней! – рассерженно крикнул Эгон. – Что же сказала принцесса?
– Их высочество только улыбнулись и спросили о женской прислуге в Родеке и есть ли в ее числе местные девушки. Но на это я сказал, – Штадингер с силой ударил себя в грудь: – «Всех женщин, какие есть в замке, нанимаю я. Все они работящие и дельные, об этом я позаботился. Но его светлость убегает, увидев их еще издали, а господин Роянов бежит еще проворнее; в кухню же господа не заглядывают с тех пор, как разок там побывали». Их высочество выслушали меня очень благосклонно, изволили похвалить и отпустили с великой милостью.
– А
– Да ведь я сказал только правду, ваша светлость!
– Бывают случаи, когда правду говорить нельзя. У тебя препроклятая манера отвечать, Штадингер! Ты, пожалуй, рассказал принцессе и о том, что еще месяц тому назад отправил Ценцу в город?
– Так точно, ваша светлость.
– Что там опять натворил этот Штадингер? – спросил Гартмут, выходя из замка также в охотничьем костюме и услышав последние слова.
– Выкинул колоссальнейшую глупость! – воскликнул Эгон.
Но тут «старейший слуга княжеского дома» не выдержал, он выпрямился с глубоко оскорбленным видом и возмущенно произнес:
– Прошу не прогневаться, ваша светлость, я не выкидывал никаких глупостей!
– Может быть, ты находишь, что глупость выкинул я?
– Не знаю, ваша светлость, но очень может быть.
– Ты грубиян! – вспылил принц.
– Это всем известно, ваша светлость.
– Пойдем, Гартмут, с этим старым ворчливым медведем ничего не поделаешь! – сказал Эгон, сердясь и одновременно смеясь. – Поставил меня в безвыходное положение, а потом сам же меня отчитывает! Боже тебя сохрани, Штадингер, если ты еще когда-нибудь осмелишься что-то подобное рассказывать! – И принц с Рояновым направились к экипажу.
Штадингер продолжал стоять, вытянувшись в струнку, а затем поклонился по всем правилам этикета, с полным «почтением», потому что почтение было для старика главным. Впрочем, оно нисколько не обязывало его уступать; уступать должен был его светлость принц Эгон, ему не полагалось бунтовать против «своего Штадингера».
Сам Эгон был совершенно того же мнения. Рассказав другу о случившемся, он воскликнул с комическим отчаянием:
– Можешь себе представить, как встретит меня теперь наша пресветлейшая! Она непременно догадалась, что я хотел помешать ей приехать в Родек. Конечно, моя нравственность в ее глазах спасена, но какой ценой! Сделай мне милость, Гартмут, излей на мою достопочтенную родственницу весь запас своей любезности. В крайнем случае сочини оду в ее честь, будь громоотводом, а не то меня поразит молния высочайшего гнева.
– Мне кажется, ты должен быть достаточно закален в этом отношении, – насмешливо заметил Гартмут. – Им уже не раз приходилось прощать тебе такие штуки. Так герцогиня и молодые дамы поедут на охоту верхом?
– Да, ведь из экипажа немного увидишь. Кстати, знаешь, Адельгейда фон Вальмоден превосходно сидит на лошади. Я встретил ее третьего дня с лесничим, когда они возвращались с прогулки верхом.
– Вот как! Теперь мы знаем, где нам искать сегодня принца Адельсберга.
Эгон выпрямился и пытливо поглядел в лицо другу.
– Пожалуйста, без иронии! Хоть тебя и не так часто можно видеть возле вышеупомянутой дамы и ты даже стараешься показать, будто довольно равнодушен к ней, но я-то слишком хорошо тебя знаю, чтобы не видеть,
– А если бы это на самом деле было так, то ты счел бы это преступлением против нашей дружбы?
– В данном случае нет, потому что цель недостижима для нас обоих. «Прекрасное, холодное северное сияние», как ты окрестил Адельгейду, остается верным своей природе. Оно недосягаемо высоко сияет над горизонтом, и Ледовитый океан, из глубины которого оно подымается, невозможно переплыть. У этой женщины нет сердца, ей чужды страстные душевные порывы, это и придает ей такую завидную уверенность в себе. Признайся, она неподвластна даже силе твоего обаяния; ледяное дыхание, которым веет он нее, охлаждает и тебя, потому-то ты и держишься на расстоянии.
Гартмут молчал. Он думал о минутах, проведенных в угловой комнате башни Фюрстенштейна, когда попросил Адельгейду подарить ему огненно-красный цветок. Она отказала ему, но отнюдь не ледяным дыханием веяло тогда от трепетавшей под его взглядом молодой женщины. С тех пор он видел ее почти ежедневно, и хотя редко подходил к ней, но тем не менее знал, что она по-прежнему находится под влиянием его чар.
– И все-таки я не могу отделаться от этой безумной фантазии, – продолжал Эгон с мечтательным выражением в глазах. – Мне кажется, что в ней вот-вот должны пробудиться жизнь и страсть, и суровая полярная зима сменится цветущим летом. Если бы Адельгейда фон Вальмоден была свободна… мне кажется, я решился бы попытаться.
– Что значит попытаться? Уж не хочешь ли ты сказать, что предложил бы ей руку?
– Тебя это, кажется, возмущает? – громко расхохотавшись, сказал принц. – Конечно, я именно это и хотел сказать. Я не питаю предубеждения против «промышленников», как моя почтенная тетушка, у которой при одной мысли об этом наверняка сделались бы судороги. К удивлению, и ты оказываешься не менее щепетильным. Но вы можете успокоиться: его превосходительство господин супруг уже владеет бутоном, хотя его скучная дипломатическая физиономия не способна пробудить его к жизни и помочь расцвести. Завидное счастье выпало на долю этого человека!
– Никого не следует называть счастливым до его смерти, – вполголоса заметил Гартмут.
– Весьма мудрое замечание, только, к сожалению, в нем нет ничего нового. Знаешь, по временам у тебя в глазах мелькает что-то такое, что просто может испугать. Не во гнев тебе будет сказано, Гартмут, сейчас в твоем лице было что-то совершенно дьявольское!
Роянов не ответил. В этом месте шоссе выходило из леса; впереди показался Фюрстенштейн, и через полчаса экипаж въехал во двор замка, где кипела жизнь. Вся прислуга была на ногах, верховые лошади и экипажи стояли наготове, и большая часть приглашенных на охоту уже явилась.
В назначенный час тронулись в путь. При ярком солнце это зрелище было очень живописным. Процессию возглавлял герцог с герцогиней, за ними следовала многочисленная свита и целая толпа приглашенных, причем все дамы помоложе ехали верхом, а сзади при полном параде следовал весь охотничий персонал; все направлялись в леса Фюрстенштейна, и вскоре они ожили. Со всех сторон защелкали выстрелы; дичь, то поодиночке, то небольшими группами, пробиралась через чащу или стремительно неслась через прогалины, спасаясь от преследования, но в конце концов все-таки попадала под пулю.