Любовь юного повесы
Шрифт:
– Великодушие? – смеясь, повторил Шонау. – Положим, действительно не часто случается, чтобы бывшая невеста и тесть старались замолвить доброе слово за сбежавшего жениха и зятя и добыть ему и его возлюбленной материнское благословение, но уж такие у нас возвышенные души! Сверх того, мы оба убедились, что Вилли, собственно говоря, только теперь стал разумным человеком, а это могла сделать только Мариетта.
Регина при этих словах нахмурилась, но не нашла нужным ответить и просто спросила:
– Тони вернулась? Адельгейда говорила, что она в городе, но что ее ждут со дня на день.
– Да, она вернулась вчера, только
– Как! Тони опять обручена?
– Да, и на этот раз она действовала самостоятельно, я ни о чем и не подозревал. Ты ведь помнишь, она вбила себе тогда в голову, что и ее должны полюбить безгранично, что и она должна насладиться прелестями романтики. Как видно, обо всем этом позаботился поручик Вальдорф. Она с величайшим удовольствием рассказывала мне, как он стал перед ней на колени и объявил, что не может без нее жить, как она ответила ему подобным же трогательным уверением и так далее. Да, Регина, в наше время детей уже нельзя водить на помочах, когда они достигнут брачного возраста; они воображают, что брак – их дело, и, собственно говоря, в этом есть рациональное зерно.
Последняя фраза была произнесена весьма язвительно, но Регина пропустила ее мимо ушей и задумчиво повторила:
– Вальдорф? Никогда не приходилось слышать эту фамилию. Где Тони познакомилась с этим офицером?
– Это товарищ моего сына, однажды он приезжал к нам в гости вместе с ним. Таким образом завязалось знакомство и с его матерью, и та пригласила к себе Тони на несколько недель. Там они и влюбились друг в друга, и объяснились. Я ничего не имею против этого брака. Вальдорф – красивый, веселый малый и по уши влюблен, правда, немножко фатоват и легкомыслен, но это пройдет, когда у него будет умная жена. Осенью он выйдет в отставку, потому что моя дочь не годится в жены поручику. Я куплю молодым людям имение, а на Рождество отпразднуем свадьбу.
– Очень рада за Тони, – тепло сказала Регина. – Это известие сняло большую тяжесть с моей души.
– Ну и прекрасно! – Лесничий кивнул головой. – Но тебе не мешало бы последовать моему примеру и снять тяжесть с души другой известной тебе пары. Будь благоразумна, Регина, уступи! Малютка Мариетта осталась честной девушкой, хотя и побывала на сцене. Все в один голос прекрасно отзываются о ее репутации. Тебе нечего стыдиться такой невестки.
Регина вдруг гневно встала.
– Раз и навсегда прошу тебя, Мориц, избавь меня от таких разговоров! Я сдержу свое слово. Виллибальд знает условие, от которого зависит мое возвращение в Бургсдорф, если он не подчинится ему, мы будем жить врозь.
– Ну, он не так глуп, – сухо заметил Шонау. – Отказаться от невесты лишь потому, что она не нравится мамаше, – такому условию ни один человек в мире не подчинится.
– Ты выражаешься весьма любезно! Впрочем, что знаете вы, мужчины, о материнской любви и о благодарности, которой дети должны платить за нее? Вы все, без исключения, – неблагодарные, неделикатные эгоисты.
– Ого! Я не потерплю подобных нападок на мужчин! – крикнул лесничий не менее горячо, но вдруг опомнился и заговорил примирительным тоном: – Регина, мы не виделись семь месяцев, не будем ссориться в первый же день,
– Я в высшей степени довольна, – решительно заявила Регина. – Если мне чего и недостает, так только работы, я не привыкла бить баклуши.
– Так найди себе дело! Только от тебя зависит опять стать во главе большого хозяйства.
– Ты опять начинаешь?
– На этот раз я говорю не о Бургсдорфе, – сказал Шонау, играя хлыстом. – Я хочу только сказать… Ты сидишь совсем одна в городе, а когда Тони выйдет замуж, я буду сидеть в Фюрстенштейне совсем один… это очень скучно. Что, если бы… Ну, я уже раз предлагал тебе… но тогда ты не захотела, может быть, ты теперь решишься… Что, если бы мы, в придачу к этим двум свадьбам, составим третью пару?
– Нет, Мориц, теперь я менее чем когда-либо расположена выходить замуж.
– Опять отказ? – закричал лесничий, выведенный из себя. – Это уже второй раз! Тогда ты не захотела потому, что не могла расстаться с сыном и со своим возлюбленным Бургсдорфом, а теперь, убедившись, что оба прекрасно обходятся без тебя, ты опять не хочешь, потому что «не расположена». Расположения тут совсем не нужно, необходимо лишь немножко рассудка. Но ты – само недоразумение и упрямство.
– Ты весьма оригинальным образом делаешь предложение, – перебила его Регина с крайним негодованием. – Нечего сказать, мирно жили бы мы, будучи мужем и женой, если ты, еще не женившись, уже так ведешь себя!
– Конечно, не мирно, но зато и не скучно, – заявил Шонау. – Я думаю, мы ужились бы. Еще раз, Регина, хочешь ты или не хочешь выйти за меня замуж?
– Нет, у меня нет ни малейшей охоты «уживаться» с тобой.
– Пусть будет так! Если тебе доставляет удовольствие вечно отказывать – отказывай, сделай одолжение! Но Вилли все-таки женится, и он совершенно прав, теперь я непременно буду посаженым отцом на его свадьбе, назло тебе!
С этими словами Шонау как ошпаренный выскочил из комнаты, и Регина осталась одна в прескверном настроении. Они поссорились при первом же свидании, по-другому они просто не могли…
Тем временем принц встретился с Адельгейдой в парке. Он настойчиво просил ее не уходить, и они стали прогуливаться под тенью могучих деревьев.
Адельгейда, разумеется, еще носила вдовий траур, но ее спутнику казалось, что он никогда не видел ее такой прекрасной, как сегодня, в этой черной одежде и креповой вуали, из-под которой выбились светлые волосы. Его глаза то и дело останавливались на этой красивой белокурой головке, и он без конца задавал себе вопрос, отчего Адельгейда так переменилась.
До сих пор Эгон знал эту женщину лишь холодной, полной гордого спокойствия, делавшей ее недоступной в обществе и при встрече с ним. Теперь холодность исчезла, это он видел и чувствовал, но не мог разгадать странную черточку, появившуюся на ее лице. Не могла же молодая вдова так сильно горевать по мужу, который и по возрасту, и по своей прозаической, холодной, расчетливой натуре не мог дать ей любви, свойственной молодости. И все-таки на лице Адельгейды было выражение затаенного страдания, молчаливого, но тяжкого горя. Откуда это загадочное выражение, этот влажный блеск в голубых глазах, которые, казалось, только теперь узнали, что такое слезы?