Любовь

Маслюков Валентин Сергеевич

— Ю-юлька!.. — С таким сладостным вздохом, что и всего воздуха мира не могло хватить, чтобы расправилась грудь и вольно, не запнувшись стучало сердце.

— Юлька! — задохнувшись, повторила она едва слышно и сомлела с чуть обозначившейся улыбкой на любимых, родных устах.

О боже! Невнятная дрожь проняла Юлия. Беспамятство любви, готовность умереть и воскреснуть. От непосильного, чрезмерного чувства Юлий и сам был на грани обморока. Зачем-то он оглянулся, ничего все равно не видя, спохватился, вытащил ржавый нож и двумя-тремя взмахами рассек тонкие шелковые веревки, что перетянули Золотинку, едва оставив ей жизнь.

Любимая

упала на руки Юлия, венец покатился по земле…

И Долговязый, что следил издали за припадочными выходками Глухого, почувствовал необходимость внести в это сумасбродство хоть какое-то разумное начало. Для этого он и пополз, не спуская глаз с беспризорного венца, а потом, когда Юлий забылся в полуобморочном поцелуе, начал передвигаться на карачках довольно резвой рысью.

— Что такое? Ты здесь? — говорил Юлий, едва успевая заглянуть в глаза, прежде чем покрыть их поцелуем. А Золотинка повторяла:

— Бежим! Скорее!

Зимка понимала положение лучше, чем Юлий, и находила время озираться; измученная телесными страданиями, она не видела толку в затяжных поцелуях и торопилась, бросая частые взгляды на змея. Так что пришлось и Юлию обернуться… он признал чудище, которое показало покрытую мелкой костяной чешуей голову.

— Беги сюда! — крикнул Юлий Долговязому, чувствуя, что понадобится помощь.

Действительно, Юлий подобрал венец, чтобы вернуть его государыне, но Золотинка споткнулась на первом шаге, затекшие ноги не повиновались, она путалась в длинном платье, так что пришлось Юлию нахлобучить венец себе на голову и подхватить любимую на руки, он рассчитывал отнести ее подальше, за перелесок, где можно было бы прийти в себя и что-то сообразить.

— Там Ананья! — пыталась еще предупредить Золотинка, но Юлий не понимала лепета.

Да и поздно было понимать: вдруг, сразу проступили из жаркой мглы… спешили навстречу скорым шагом витязи в доспехах и при оружии.

Один впереди, и еще за ним… два, три… пять… Шесть, их было шестеро. Отчаяние Золотинки свидетельствовало, что помощи от этих людей ждать не приходится. Не для того они сидели в засаде, ожидая, что змей наконец займется жертвой.

Лихорадочно озираясь, Юлий не видел вокруг ничего стоящего, кроме желто-синего барабана с оборванным ремнем, что валялся неподалеку, изумляя яркими красками.

Барабан, так барабан! Юлий готов был рычать, бросаясь на мечи с голыми руками, чтобы хоть на малую долю часа отодвинуть от любимой опасность. Лучше уж барабан, чем ничего!

— Скорее сюда! — прикрикнул он, обнаружив смятение Долговязого, который опять присел на карачки в самой несообразной, ни на что не годной позе и не вынимал изо рта трубки. — Помоги государыне! Поддержи ее! Ну, живо!

Коснувшись земли, Золотинка просела на томных ногах и оперлась рукой, чтобы не упасть, ослабев от страха и тревоги за Юлия. Но тому уж некогда было утешать ее, некогда было ждать усовестится ли, наконец, Долговязый настолько, что вынет изо рта трубку, или будет растерянно ее жевать, соображая сравнительные расстояния до змея, до витязей и до Глухого, которого он ставил, по видимости, в один ряд со всеми другими опасностями. Одним прыжком Юлий схватил барабан, чтобы отмахиваться им от мечей, но передумал, оглянувшись на растревоженного змея, и неожиданно нашел барабану совсем другое применение: застучал по туго натянутой коже нечто похожее на войсковой призыв «слушайте все!»

И вправду, заслышав знакомые звуки, витязи придержали

шаг — особенно те, что и раньше не спешили. Верно, они полагали безосновательным фатовством кидаться вшестером на одного безоружного оборванца. Они уступили эту честь запыхавшемуся молодцу, который вырвался вперед по причине своего непобедимого легкомыслия, очевидно. Повсюду из-под медных лат шустрого молодца выбивались летящие на ходу ленты, разрезанные вдоль и поперек шелка, все это пенилось и волновалось, придавая воину невероятный, ускользающий от определения облик. Вздутые шелковой пеной плечи, свисающие под локтями кружева противоречили неправдоподобно тонкому стану на стыке наборных медных пластин, что покрывали бедра, и покрытой желобками медной груди, по-рачьи широкой. Розовые перья светились вкруг головы и за плечами, составляя нечто вроде пристойного только святым ореола, — это колыхалась большая легкая шляпа, закинутая на тесьме за спину, тогда как на голове сидела только круглая медная шапка без всяких изысков. Во всем этом смешении птичьих и рачьих черт было что-то неосновательное, что-то такое, что трудно было, кажется, совместить с понятием об опасности и угрозе…

До первого столкновения только. Обнаженный железный меч подходящих размеров и замкнутое в хмурой решимости, не ведающее сомнений лицо юного забияки не обещали ничего хорошего ни вооруженному противнику, ни безоружному. Настороженный и жестокий, он заградился от безоружного щитом.

Прихватив барабан, Юлий пятился, напряженный до боли в мышцах, еще отступил он и еще, сознавая, что отступать некуда — сзади Золотинка… Что-то такое в глазах витязя под осевшем на самые брови шлемом предупредило Юлия об ударе. На выпад противника он швырнул с яростью отчаяния барабан.

Так звонко, что пустой сосуд, чмокнув, воткнулся на меч по самую рукоять. Оснащенный этой пузатой дрянью совсем нежданно, витязь заторопился освободиться, он бросил крепко севший на клинок, как на вертел, барабан к земле, рассчитывая толкнуть его краем щита или ногой, но должен был защищаться от оборванца и тут же вскинул опузыренный барабаном меч. Так что Юлий мгновенно остановился, понимая, что меч при хорошем ударе сверху разрубит всю эту пузатую пустоту — кожа, луб и веревки не составят защиты.

Но вышло иначе — от сильного взмаха вдогонку за ускользнувшим противником барабан соскочил с клинка и прянул в Юлия, так что он едва устоял на ногах, перехватив необыкновенный мяч. Не было ни мгновения на раздумья, Юлий швырнул пузатую дрянь обратно, на витязя, который рванулся вперед, выставив меч, и опять — тем же вызывающим изумление манером! — наколол барабанную пустоту на клинок. Взбешенный этой игрой, витязь не разбирал дороги — замахнулся рубить или глушить желто-синим пузом, под которым и клинка видно не было, а Юлий отбил выпад рукой — в барабан, ногой в тот же миг ударил в медную рачью грудь — противник опрометчиво отставил щит.

Витязь грянулся наземь, не успев оценить своего несчастья. Верно, он крепко ударился затылком, потому что утратил представление о пространстве, а когда опамятовался — кажется, тотчас! — оборванец в венце попирал его грудь ногой, а собственный меч витязя держал в руках, нацелив острием вниз для последнего удара.

— Я великий князь Юлий! — выпалил оборванец. — Сдавайся!

— Сдаюсь! — прохрипел витязь, не теряя времени, ибо поистине дорог был каждым миг. — Если действительно князь Юлий, — добавил он, вспомнив о чести.