Любовница

Дрейк Анджела

Мать выпрямилась. Ее лицо оставалось безучастным.

Сол Ксавьер, молча остановившийся в дверях, шагнул вперед и взял Тэру за руку.

– Перестань, – мягко сказал он.

Он отвел ее в гостиную, где Тэра стряхнула его руку и беззвучно выругалась. Она плюхнулась в кресло.

– Мне хочется выть, – сказала она. – Мне хочется реветь, рыдать и стонать. У меня все это здесь. – Она стукнула себя в грудь.

Ксавьер смотрел на нее сверху вниз непроницаемым взглядом.

– Ну, так давай, начни плакать. Лучше выплакать все сейчас, иначе эта боль растянется на долгие годы.

Даже

в ярости Тэра поняла, что в его словах есть смысл. Но она не собиралась плакать по его команде.

– Не здесь. Не сейчас, – холодно сказала она.

– Потому что я здесь?

– Да! – Тэра свирепо посмотрела на него.

Ксавьер, которого всегда тянуло исключительно к высоким холодным блондинкам, вдруг почувствовал, что его самым примитивным образом влечет к этой миниатюрной, похожей на эльфа, девушке, с глазами, как хризолиты, и грудями круглыми и крепкими, как маленькие дыньки. Он смотрел на нее, сохраняя непроницаемое выражение лица. Тэра могла бы решить, что в этом взгляде одно лишь презрение за то, что она позволила себе устроить истерику на похоронах отца. Отвернувшись от нее, он подошел к прекрасному пианино "Бехштейн", которое первоначально принадлежало прапрадедушке Тэры. Его инкрустированная ореховая крышка была завалена цветами, принесенными в знак соболезнования, все еще завернутыми в целлофан. Рядом с ними лежал потертый футляр с последней, самой лучшей из скрипок отца. Ксавьер лениво коснулся пальцами кожи футляра, потом медленно открыл его, вынул инструмент и задумчиво провел рукой по его блестящей поверхности.

– У него никогда не было Страдивари или Гварнери, – с горечью заметила Тэра.

Ксавьер перебирал пальцами струны.

– Эта вещь не намного хуже. Прекрасный инструмент. Твой отец был замечательным скрипачом, верным и преданным слугой музыки.

– Он вкладывал всю душу, играя в этом оркестре! – сердито сказала Тэра.

Ксавьер поднял брови.

– Многие музыканты так играют. Именно поэтому их и берут в оркестр.

– Они получают гроши за свои рабский труд. Каждый день репетиции, каждый вечер концерты! А что делаете вы? Стоите перед ними и машете палочкой, потом забираете свой кругленький гонорар и улетаете на другой конец света.

Тэра с огромным облегчением выплеснула накопившееся раздражение из своей груди. Ее возмущало затянувшееся присутствие Ксавьера. Он должен был уйти вместе с остальными гостями – или как там называют людей, пришедших на поминки. Или он искренне думает, что стоит выше обычных человеческих условностей, что он не обязан соблюдать общепринятые нормы поведения? Она вгляделась в его точеные аристократические черты. Похоже, он действительно считает, что существует в иной, более высокой атмосфере, чем простые смертные.

– Цена вашей машины, наверное, вдвое превышает его годовой доход, – продолжала Тэра, не в силах остановиться. Она смутно припомнила дебаты насчет неравномерного распределения богатства на собраниях студенческого союза. – Тогда как моей матери придется продать эту скрипку, чтобы покрыть расходы на похороны и свести концы с концами.

– Вовсе нет, – сказала мать, входя в комнату и глядя на дочь с выстраданным смирением. – Отец оставил ее тебе. Я никогда не продам

ее, да и ты тоже.

– Раз она моя, я могу делать с ней что захочу, – возмутилась Тэра. – Я продам ее и отдам тебе деньги. И тогда я буду свободна.

– От чего?

– От того, чтобы пытаться стать такой, какой я никогда не буду! Достаточно хорошей.

– Тэра, о чем ты? – проговорила Рейчел в искреннем изумлении.

– Я не знаю.

Тэра замолчала. Ее горло сжал комок горя и раскаяния.

– Итак, дочь Ричарда не только певица, – заметил Ксавьер с заинтересованным видом. – Кстати, я хотел сделать комплимент по поводу твоего пения в церкви, – сказал он Тэре. – Мне всегда больше нравилось исполнение этого произведения юношеским дискантом, а не зрелым сопрано.

– Вы считаете, что я пела дискантом? – взметнулась Тэра.

– Скорее, да. Это было очаровательно. – В его улыбке таилась легкая насмешка. – Ни одна женщина старше двадцати, собирающаяся стать певицей, не должна петь дискантом.

– Вы абсолютно правы, – подтвердила Рейчел. – Тэра не певица. Она скрипачка.

Ксавьер бросил быстрый взгляд на Тару.

– Вот как?

– Нет! – Тэра свирепо прикусила губу.

– Да. Проблема только в том, что она не занимается, – ровным голосом сказала мать.

– Мама! Ради всего святого!

– Святость здесь ни при чем. Ты могла бы стать блестящей скрипачкой. Такой же, как отец. Даже лучше. Вместо этого ты упрямо губишь свой талант.

– Почему ты вдруг набросилась на меня? – возмутилась Тэра.

– Это последняя отчаянная попытка удержать тебя от того, чтобы ты выбросила свою жизнь в мусорную корзину. – Мать повернулась к Бруно и Ксавьеру. – Идемте ужинать, – вежливо сказала она, показывая путь в столовую.

Неловкость, вызванная вспышкой Тары, быстро сгладилась за столом благодаря потоку анекдотов о знаменитостях музыкального мира, которыми развлекал их Ксавьер.

Бруно пребывал в нервном возбуждении, его лицо светилось воодушевлением. Под влиянием обаяния Ксавьера и большого количества поглощенного шерри и кларета он стал задумываться, сможет ли вообще вынести возвращение к своим толстым томам по юриспруденции.

Мать Тэры слушала со спокойной признательностью, слегка улыбаясь время от времени.

Тэре казалось, что ее глаза прикованы к лицу Ксавьера невидимыми нитями. У нее внутри росло какое-то странное беспокойство.

Она вынуждена была признаться себе, что Ксавьер обладает непреодолимым магнетизмом, что от него исходит почти физически ощутимая сила. В то же время в его манерах было что-то мягко-угрожающее, что вызывало ассоциацию с кошачьей повадкой. Все это тревожило и одновременно возбуждало Тэру.

Да пошел он к черту, подумала она, так и не сумев получить четкого представления о Ксавьере.

За кофе беседа повернулась к теме искусства дирижирования.

– По-моему, все разговоры о власти дирижера над оркестром – просто миф, – заявила Тэра. – Возьмите, например, бедного старого Отто Клемперера. Он обычно сидел перед оркестром, как под наркозом, а музыканты следовали за первой скрипкой, спрашивая себя время от времени, жив ли еще дирижер.

Рейчал вздохнула и подняла глаза к небу.