Любовник Большой Медведицы
Шрифт:
— У-у, холодища!
И прижимается ко мне горячим упругим телом.
А хлопцы уже, наверное, Смолярню прошли. Череда контрабандистов змейкой вьется через ночь, и каждый думает о своем. Каждый несет в себе множество мыслей. Каждый не там, где его тело, а там, где потерялись его мечты.
Когда наша партия через два дня вернулась, я стыдился выйти к хлопцам. Знал — будут смеяться надо мной. И не ошибся. Когда зашел в амбар, хлопцы заорали:
— Ура!
— Да здравствует!
— Как там Бомбинины сласти?
— Давай про сласти, давай скорей!
Изображаю
— Отстаньте, хлопцы! При себе держите, кто чего навоображал!
— Не навоображали мы. Знаем. Нас не обманешь!
— Я вас не обманываю. Нечем мне выхваляться! Что мне, как Ванька, вам лапшу вешать?
Негодование мое так хорошо получилось, что всех с толку сбил. Поздней Ванька подошел ко мне, когда поодаль от остальных были, и просит:
— Скажи мне правду, Владку. Никому не открою. Чтоб мне сдохнуть, если хоть кому расскажу!
— Ну чего тебе?
— Правду скажи: красивые у нее цыцки? Про остальное знаю. Сразу видно!
— Знаешь что? — отвечаю ему. — Всегда я думал, глуповат ты. А теперь вижу: вовсе ты дурак. Когда хочешь знать, какие у Бомбины цыцки, так сам и спроси. Может, она расскажет. Или покажет.
Когда в обед до амбара зашла Бомбина, как обычно, весело поздоровалась со всеми хлопцами. Те внимательно наблюдали за ней, за мной. Но она, как всегда шутила и дразнилась. А я — как обычно — молчал. Хлопцы удивлялись. Даже Юзек засомневался. Спросил, когда пошли мы в хату паковать «перевязки»:
— Ну, и как у тебя пошло с Бомбиной?
— Добре.
— Стоило-то, согрешить?
— Сто раз стоило!
— Ну и лады. Помягчеет хоть баба. Видал, какие кошелки жрачки притарабанила!
8
Вторую неделю уже не иду на работу. Несчастье случилось. Разбили нашу группу. Получилось вот как: возвращались мы без товара. Удачно миновали самые опасные места и подходили уже к границе. Вблизи Ольшинки послышались слева от нас выстрелы и крики. Трофида свернул вправо. Подошли к самой границе, но в том месте ее закрывало заграждение из колючей проволоки. Когда пошли вдоль, отыскивая удобное место для перелаза, спереди выскочили красноармейцы. Пришлось удирать в кромешной темноте, пробираться на ощупь.
Остался я один. Далеко удирать не стал. Нарочно лег наземь прямо у изгороди. Когда погоня меня миновала, раздирая одежду, раня руки и ноги, я медленно перебрался на другую сторону заграждения.
Вернувшись домой, Юзека не застал. И утром он не вернулся, а днем я узнал: арестовали его польские погранцы. Застрял он в колючке и выпутаться не смог. Завтра его отошлют в Столбцы, в староство. Юзеф уже второй раз попался и мог получить несколько месяцев за контрабанду. Хорошо хоть, не к большевикам попал. Хуже пришлось Бульдогу с Китайчиком — они на советской стороне попались. Славик говорил, ранили Бульдога или вовсе убили. Бежал за ним, стреляли, Бульдог свалился и застонал. Славик помочь не смог, самому пришлось спасаться. Про Китайчика никто ничего в точности не знал. Наверняка попался в Советах, раз до утра не вернулся и известий никаких.
Болек Комета предложил мне
Болек Лорд сказал мне: хочет новую группу собрать. Сам поведет вместо Трофиды. Уже переговаривал об этом с Бергером.
Я сидел дома. Геля шила на машинке, Янинка, по обыкновению, чего-то болтала, я пил чай. Говорили про Юзека, отправленного под конвоем в Столбцы. Затем открылись двери и в дом зашел Альфред Алинчук. Увидев меня, нахмурился. Видно, не знал до того, что я жил у родных Юзека Трофиды.
Поздоровался с Гелей и Янинкой, потом нерешительно направился ко мне. Руку протянул поздороваться. А я взял в одну руку стакан, а в другую намазанную маслом корку хлеба и сказал, руки ему не подав:
— А, это пан! Не здороваюсь с паном, потому что уже выхожу.
Геля удивленно посмотрела на нас. Янинка сопнула носиком и выдала с необыкновенной важностью:
— Да, так. Чего здороваться, когда тут же и прощаться нужно?.. Я с Гелей никогда не здороваюсь!
Я допил и доел, взял шапку и вышел, оставив Алинчука с Гелей, проводившей меня задумчивым взглядом.
Пошел к Сашке Веблину. Хотел увидеться с Фелей, но ее не застал.
Поздоровался с Сашкой. Тот стоял у стола, доводил на ремне бритву.
— Что хорошего скажешь? — спросил меня.
— Мало хорошего нынче. Юзек попался…
— Знаю, знаю… Хлопцы говорили, Бульдога прикончили, но это неправда. Ногу ему прострелили и в Минск завезли.
— Откуда знаешь?
— Уж я-то знаю.
Сашка перестал доводить бритву. Испробовал ее сперва на пальце, потом на шейных волосах. Затем провел языком вдоль острия, сверху вниз. Должно быть, посчитал достаточно острой — отложил ее и принялся намыливаться.
— За границу не ходишь? — спросил, старательно намыливая помазком лицо.
— Нет.
— Чего нет?
— Не спешу. Бабки есть еще.
— Имеешь право! Навар есть — гуляй, хлопец! Работе — свое время. Если хватать работы не будет, ко мне приходи. А пока — гуляй! От работы, братку, кони дохнут.
Начал бриться, подпирая языком худые щеки.
— Куда идти собрался?
— До Петрука Философа. Книжку он мне обещал. Ну, и заглянул сюда по дороге.
— Ну и файно. Вместе пойдем. Он у часовщика живет, а мне как раз часы чинить…
Снова замолчал, бреясь. Сказал через минуту:
— Ага, вот! Чуть не забыл сказать тебе. В следующее воскресенье у нас будет вечеринка. Так ты приходи, обязательно!
— Приду.
— А я утром еду в Рубежевичи. Работка там подвернулась. Может, больше и не увидимся… до вечеринки.
Когда Сашка выбрился и умылся, пришла Феля — в нарядном темно-зеленом платье, очень красивая. Была в хорошем настроении и поздоровалась со мной доброжелательно. Хотелось с ней остаться, да постыдился признаться Сашке, что вовсе не к Петруку шел. Пришлось попрощаться и пойти вместе с Сашкой.