Любовник
Шрифт:
– За кого бы вы голосовали? – спросил я с улыбкой.
– Во всяком случае, не за коммунистов… может быть, за эту шармуту [43] … как ее зовут? Ну эта, которая защищает женщин… а может быть, за кого-нибудь другого… Но это ведь следует всегда хранить в тайне, верно?
И она слегка подмигнула мне.
Наим сидит молча. Ест пирожки и пьет кофе. Я уже обратил внимание на его внутреннее спокойствие, на его необычайную способность приспособляться к новому окружению. Смотрит на нее настороженно, но молчит, берет газету, лежащую перед ним, и начинает просматривать с серьезным видом, пытаясь не обращать на нас внимания.
43
Проститутка (арабск.).
Она
– Что? Он читает на иврите или только притворяется?
– Он прекрасно знает иврит… закончил школу… читает наизусть стихи Бялика…
Она разозлилась.
– Для чего ему Бялик? Что он с ним будет делать? Ох! Мы совсем сводим с ума наших арабов… еще перестанут работать и начнут писать стихи… Но если уж он читает, пусть почитает мне немного вслух… Глаза у меня устают очень быстро. А в газетах много интересного…
Она взяла у него газету, перелистала и протянула ему обратно.
– Оставь-ка пока картинки. Почитай мне статью Розенблюма на первой странице. Он большой негодяй, но правду знает.
Я встал с места, очарованный ею.
– Видишь, Наим, у тебя здесь будет интересная работа…
Но он даже не улыбнулся.
– Ты уже уходишь? – Она была недовольна, ей не хотелось расставаться. – Который час? Выпей еще что-нибудь… может, поужинаешь?..
Твоя жена, наверно, еще ничего не сварила… Когда уложить его спать?.. Я снова засмеялся.
– Он сам пойдет спать. Ему скоро пятнадцать лет… сам о себе позаботится…
– Но все-таки. Этой ночью ты придешь за ним?
– Может быть…
Вдруг она ухватилась за меня, силы оставили ее, по щекам текут слезы.
– Я бы поехала с вами искать его… Как хорошо с твоей стороны, что ты заботишься обо мне, что не оставляешь меня одну, как все другие…
Я положил руку ей на плечо, от нее исходил запах детского мыла.
А Наим развалился в кресле, не обращает на нас внимания, пьет свой кофе, переворачивает страницы газеты одну за другой.
Наим
Я сказал папе и маме:
– Он снова берет меня, хозяин гаража. Я буду жить у одной старухи, потому что я нужен ему по ночам для особой работы, а надолго ли, сам не знаю.
– Снова у него котел дома испортился? – спросила мама, потому что и им я сказал, что в тот вечер помогал ему чинить котел в доме, не рассказывать же, как я забирался в квартиру старухи, хотя она и оказалась дома.
– Нет, на этот раз он решил заняться буксировкой машин, застрявших на дороге, наверно, хочет ловить клиентов в тот момент, когда у них безвыходное положение, сразу после аварии. Может, собирается расширять свой гараж. А я буду помогать ему с инструментами и вообще.
Они пришли в восторг от этой идеи, были очень горды, и папа сказал:
– Видишь, Наим, а ты хотел продолжать учиться в школе, только время бы потерял. А здесь не прошло и пяти месяцев, как он уже не может обойтись без тебя.
– Он прекрасно может без меня обойтись, просто выбрал меня.
Отец тут же пошел к тете Айше и принес от нее большой старый чемодан, а мама стала складывать в чемодан одежду, все собрала, словно я никогда больше не вернусь. Но сколько у меня вещей? Не так уж много, набралось на треть чемодана, не больше. Папа посмотрел на них и позвал маму, они зашли в комнату, когда-то принадлежавшую Аднану, пошептались немного, а потом позвали меня. Я вошел и увидел на кровати вещи Аднана, они велели мне раздеться, и я разделся, а они стали примерять на меня его одежду – рубашки, брюки, свитера. Мама булавками отмечает, где надо подкоротить, а папа смотрит на меня со слезами на глазах,
– Для старухи, у которой ты будешь жить, чтобы она относилась к тебе хорошо и не держала впроголодь.
Они были очень взволнованны и растерянны, но в то же время довольны, что я стал механиком-специалистом. Папа отвел меня в сторону и сказал с серьезным выражением лица:
– Подожди недели две, а потом попроси, чтобы он увеличил тебе зарплату. Обещай мне это.
К ночи устроили мне большое купание. Утром все встали пораньше, отец достал тележку, положил на нее чемодан, и мы пошли к автобусу.
В автобусе я заметил, что другие рабочие смотрят на меня искоса. В деревне уже знали, что я перехожу на какую-то особую работу, и все немного завидовали мне: кому не хочется ночевать в городе, невелика радость просыпаться утром с петухами. Только Хамида ничего не трогает. Смотрит на меня как-то сухо, никак не выражает своего отношения, безразличный какой-то.
В гараж я пришел с опозданием, еле дотащил свой тяжелый чемодан. Он увидел меня и велел подождать в сторонке. И я сидел там возле своего чемодана целый день. Странно как-то – все работают, а я сижу один, и все косятся на меня. А я разглядываю фотографии голых женщин, больших изменений там не было. Только портрет старухи – главы правительства, которую уже сменили другим премьер-министром, был немного порван и испачкан, президенту нарисовали очки, и лишь покойный президент остался в прежнем виде. После работы он отвез меня на квартиру к старухе. На этот раз мы поднялись по лестнице и она открыла нам дверь. Сначала мне показалось, что это другая старуха, такая она была чистенькая и одета красиво, и дом тоже был убран и весь блестел. Но это была та же самая старуха, и с первого момента я почувствовал, что у меня будут с ней неприятности, что она, как говорит один из рабочих-евреев в гараже, будет пудрить мне все время мозги, и у меня испортилось настроение.
Во-первых, она начала говорить со мной по-арабски, а я не люблю, когда евреи говорят по-арабски, потому что они говорят с ошибками и всегда кажется, что они как-то подсмеиваются над нами. Это евреи, которые думают, что хорошо знают нас, черт их подери. Они знают о нас лишь то, над чем можно посмеяться, нет у них к нам уважения, даже если они притворяются нашими друзьями.
Она сразу же открыла чемодан, чтобы проверить его содержимое, и обнаружила там овощи и яйца, лежащие поверх одежды. Мне хотелось провалиться от стыда (и все из-за мамы) перед Адамом, который подумал, наверное, что я привез все это на продажу, а потом приказала мне пойти помыться в ванне, хотя я был совершенно чистый.
– Только грязные должны все время умываться, – говорил Аднан.
И еще намекнула, что я занесу к ней в дом тараканов, хотя последние тараканы, которых я видел, были тараканы у нее на кухне в ту ночь, и даже мышь у нее там живет.
Но я промолчал и пошел мыться, я уже мылся у евреев, и ничего страшного, но обидно. А когда вышел, она показала комнату, приготовленную для меня, очень хорошая комната, с кроватью, шкафом и видом на залив, не на что жаловаться, но спокойной жизни у меня здесь не будет, она ужасная болтунья, вся напичкана политикой, каждое второе слово, которое она произносит, касается политики, газетная старуха. Я не могу понять, как она могла потерять сознание – ведь это единственное, что работает у нее безотказно, во всем остальном она напоминает толстый пень. Почти не может передвигаться.