Любовники (На Ревущей горе, у Лимонадного озера.Царство покоя.В другой стране)

Уинзор Кэтлин

— Вы влюбились в меня так быстро! Вот и пришлось заключить, что эта влюбленность возникла еще до нашей встречи. — Он пожал плечами и улыбнулся так, будто уменьшал свои достоинства. — Значит, что-то должно было быть. Вы слышали, что я красив?

— Я слышала, что вы безобразны.

— А вы знали, что я умею околдовывать женщин? — со смехом спросил он.

— Я слышала, что вы самое омерзительное, самое отталкивающее и дурно пахнущее существо на свете.

— А вы знали о том, что я могу доставить женщине такое наслаждение, на которое не способен ни один мужчина?

— Я

знала, что на свете нет ничего худшего и более ужасного, чем быть… чем быть… с вами, — проговорила она и зарделась.

Он не переставал смеяться.

— О Господи! Ах, эти лживые пуритане! Так вот, значит, каким образом вас воспитали! Не удивительно, что вы разочаровались в мужчинах. Ну и ну… Никогда не думал, что секс должен быть доступен каждому.

— Что? — удивленно переспросила она.

— Да, да, именно так. У меня есть чувство гармонии, есть понимание соответствия вещей друг другу, есть чувство красоты, если вам угодно, и мне очень не нравится наблюдать за тем, как идут дела на земле, где у каждого, как говорится, свои задатки и наклонности. Если я вам обрисую, как обычная супружеская чета занимается любовью, этого будет достаточно, чтобы вы замолчали, не так ли?

— Ну, я не знаю! Я ни разу не пробовала вообразить такое! У меня и в мыслях этого не было!

Теперь он рассмеялся так, словно услышал самую смешную шутку на свете, в то время как Джасинта стояла с несчастным видом и озадаченно наблюдала за ним, ибо понимала, что объектом его смеха является именно она, а ведь этого ей так не хотелось.

— Ну так вот. Я очень часто рисовал себе подобные картины. И мне совсем не понравилось то, что я видел. Вам бы это тоже не понравилось, уверяю вас. А здесь я устраиваю все дела совершенно иначе.

— Это вы-то устраиваете все совершенно иначе? Каким образом, осмелюсь вас спросить?

— Только посредством логики, — ответил он. — Для начала скажу, что не пускаю сюда ни одной непривлекательной женщины, поскольку не выношу их вида. Равно как не выношу и некрасивых мужчин… их я просто кастрирую. Таким образом, я не оскорбляю…

Но в это мгновение его слова дошли до сознания Джасинты, и она пронзительно закричала от ужаса:

— Вы их… вы их… что вы с ними делаете?..

— Я их каст…

— Нет! — вскричала она и с распростертыми руками устремилась к нему. — Не произносите больше этих слов! — Она добежала до него и теперь стояла, возмущенно глядя ему прямо в глаза. — Какой же вы изверг!

Он мягко улыбнулся, пристально и внимательно рассматривая ее лицо, глаза, губы; его взгляд скользил по ее нежной коже.

— Вы хотите сказать, что мне следовало мучиться от отвращения, глядя, как они станут спариваться здесь целую вечность? Ну уж нет… Какая же вы все-таки глупышка! Как маленькая девочка. Да, да, вы едва повзрослели. — Он покачал головой. — Вы считаете, что посланы сюда за свои грехи. Могу вас уверить, что вы даже не начали их совершать.

Теперь Джасинта чувствовала себя абсолютно обескураженной. К тому же он так разительно отличался от всех мужчин, которых она когда-либо знала. Он был вне общепринятой морали, каких-либо ценностей, эталонов. У него отсутствовало

даже обычное представление о том, что к женщине надо относиться как к созданию хрупкому, поставленному в невыгодное положение по сравнению с мужчинами. И это в нем больше всего озадачивало ее. Ибо первое, на что ты рассчитываешь при знакомстве с мужчиной, это на его воспитание в уважении к женщине и понимание, что он должен холить и лелеять ее. А то и относиться к ней с благоговением.

А когда подобное воспитание в мужчине отсутствует… Да если бы его не существовало, она, скорее всего, укрылась бы в монастыре.

— Похоже, я вас шокировал, — проговорил он. — Но разве вы не считаете, что сказанное мной по крайней мере честно?

Она посмотрела на него с явным недоверием и подозрением.

— Не понимаю, о чем вы.

— Разве вы не получили удовольствия от того, что вы называете моей безнравственностью?

— Чтобы я получила от этого удовольствие? — возмутилась Джасинта. — Да как я могу радоваться подобным вещам?

— Неужели не каждому хочется быть безнравственным и порочным?

— Во всяком случае — не мне, — отрезала Джасинта. — Вероятно, я была такой, но мне никогда не хотелось этого.

Он рассмеялся и, вновь засунув руки в карманы брюк, посмотрел на нее с явным удовольствием и даже с некоторым любопытством.

— А по-моему, вам хотелось быть безнравственной… И даже больше, чем хотелось Дугласа.

— О! Да что за ужасная мысль! Я же любила Дугласа!

— Я в этом не сомневаюсь, как вы сами изволите убедиться. Однако вам хотелось стать выше того времени, в которое вы жили. То же самое произошло с каждым из вас. Вы все, кто попал сюда, — бунтари. Ну разумеется, по сравнению со мной — ничтожные. Я пришел к такому выводу, когда стал думать о своем мятеже. — Он пожал плечами. — И все же, полагаю, это лучше, чем не бунтовать вовсе. — Сейчас он улыбался ей и глаза его выражали беспредельную нежность. — А вам известно, что у вас восхитительный рот? — задумчиво проговорил он. — Это очень важно для такого низкого подонка, как я.

У Джасинты перехватило дыхание, и… по-прежнему не сходя с места, она посмотрела на него каким-то беспомощно-детским восхищенным взглядом; ее пальцы переплелись друг с другом, такое сильное возникло напряжение… Было страшно упасть, поскольку теперь ей казалось, что огромная зала закружилась, а вместе с ней — и она сама, словно марионетка на веревочке. Наконец немного придя в себя, Джасинта вздохнула и опустила ресницы.

— Благодарю вас, — прошептала она, быстро подняв глаза и увидев его веселую улыбку. Он ласково похлопал ее по руке.

— Вы ведь маленькая девочка, верно? Я изумляюсь тому, как викторианки рожают детей, оставаясь при этом девственницами. Наверное, это естественно, когда удовольствие ради удовольствия рассматривается как грех.

— Вовсе не так, — резко возразила Джасинта. — Это — результат удовольствия ради удовольствия. — Его улыбка, сопровождаемая похлопыванием по руке, и последнее замечание были восприняты ею как очередное унижение. — Ну разумеется, о вас тут и речи быть не может, — добавила она презрительно.