Любовники в заснеженном саду
Шрифт:
Возле кровати, на маленьком столике, стояла бутылка мартини, окруженная чищенными мандаринами.
А на кровати лежала Эка. Голая Эка, вернее, наполовину голая: нижняя часть тела была целомудренно скрыта простыней, зато грудь и живот обнажены. «Вполне-вполне, — подумал потный сынок одной из жен Синей Бороды, так неожиданно поселившийся в Никите, — грудь навскидку и пристрелянные дула сосков, вполне-вполне».
Телохранительницы потный сынок не боялся — по той простой причине, что она не подавала признаков жизни. Так же, как и Мариночка. Так же, как и Мариночка, Эка была мертва. Бледное неподвижное тело на черном
Теперь Никита не стал снимать кроссовки, да и незачем было: бодигард, невелика птица, тут и шапку снять — подумаешь, не то что ботинки… Он приблизился к Эке и заглянул в мертвое и совсем не совершенное лицо. Дырка была точно такой же темно-вишневой, вот только располагалась она на виске. От виска через скулу стекала тоненькая струйка, терявшаяся затем в черноте простыней. А на полу, рядом с кроватью, валялся пистолет. Никита обнаружил его, проследив за бессильно свесившейся рукой Эки.
Надо же дерьмо какое!…
Все это смахивало на самоубийство. Киношное самоубийство. Именно так оно и выглядело с последнего ряда на последнем киносеансе, когда Никита напропалую целовался с Ингой. Никита даже присел перед кроватью, вплотную приблизившись к руке Эки. Никогда он не видел рук грузинки так близко. Решительные, коротко постриженные ногти, достаточно широкая, почти мужская кисть, выпирающая косточка на запястье, и все это — без страха и упрека. И мысли о самоубийстве не допускает. И все-таки — оно есть, самоубийство, не совсем же он дурак, Никита! Одно самоубийство и одно убийство — это слишком даже для такой феерической и монументальной личности, как Корабельникоff. Эх, Ока Алексеевич, Ока Алексеевич, ну и змею же ты пригрел на груди своей жены, ну и змею!… Змею, сбросившую кожу в коридоре. Вот только что делает змея в твоей постели — ба-альшой вопрос…
Ба-альшой…
Но искать ответ на этот вопрос было бессмысленно. Во всяком случае — сейчас. А вот убраться из страшного дома — самое время.
Но Никита не убрался. Вернее, убрался не сразу.
Оставив Эку и лежащий на полу пистолет, он побрел на кухню и несколько минут посидел на своей любимой табуретке, тупо глядя в пространство. Эка и Мариночка, Мариночка и Эка, обе — обнаженные, обе — мертвые, а до этого — на протяжении пары месяцев почти не разлучавшиеся. И смерть их оказалась почти одинаковой, разница в нескольких сантиметрах не в счет: лоб, висок, разве это разница… Убийство, самоубийство — итог один…
«Пусть этим Митенька заморачивается, ему по должности положено», — подумал Никита, уставившись на одинокий бокал на краю стола. Точно такой же бокал возвышался сейчас над мертвой головой Мариночки в ванной комнате. Высокий, с приземистой ножкой и толстыми стенками. На дне Мариночкиного болтался недопитый мартини, а этот был пуст. Совершенно машинально Никита сунул в него нос: тонкий, едва слышный .запах, вот только почему бокал стоит здесь, а не в спальне? Или в ванной? Их было двое — и бокалов тоже два. Мариночкин — при Мариночке, а Экин… Мысль о чертовом бокале гвоздем впилась в Никитину голову: Экин должен быть при Эке, так будет правильно.
Ты
«Ты сошел с ума», — сказал он себе и, подхватив бокал, направился вместе с ним в спальню. Глупо было бы кончать с собой, предварительно не выпив. Когда сам Никита дважды пытался свести счеты с жизнью, он напивался, как же иначе, — и рюмка с водкой все время оставалась в поле его зрения. Так, за компанию…
…Установив бокал рядом с мандаринами, Никита сразу же успокоился: теперь картина выглядела законченной. Именно так поступила бы Эка, перед тем как пустить себе пулю в висок: жахнула бы мартини и застрелилась.
Ну все. Можно убираться.
Можно убираться, а думать обо всем он будет потом. Не сейчас — потом…
Но уйти из квартиры вот так, безнаказанно, за здорово живешь, не удалось. Никита уже собирался толкнуть входную дверь, когда услышал шаги на площадке. Шаги дублировали друг друга, так же, как и нетерпеливый шепот, что-то вроде: «Звони… Нет, ты звони…» Голосов тоже оказалось два: женский и мужской.
Только этого не хватало, твою мать! Не хватало еще, чтобы его застукали здесь и сейчас, как ординарца, как почетный караул при двух трупах. И ведь ничего не объяснишь, никому. Никому, особенно Корабельникоffу… Именно злосчастное воспоминание о шефе заставило Никиту поторопиться. Спрятаться за кухонной дверью — первое, что пришло ему в голову. Так он и сделал, втайне надеясь, что гости потопчутся на площадке и уберутся восвояси. Позвонят для приличия, подолбятся в двери — и уберутся восвояси. Господи, сделай так, чтобы они убрались, сделай, Господи!…
Но ночным визитерам и дела не было до его тайных мыслей. Через секунду раздался требовательный звонок, от которого у Никиты заложило уши. Неизвестная парочка терзала кнопку добрых три минуты, после чего наступило затишье. Ну, слава Богу, культурные люди, сообразили, что если не открывают, — значит, никого дома нет. И вообще: ходить в гости по ночам — не самая блестящая мысль. Позвонили, пора и честь знать.
Но перевести дух Никите так и не удалось, а все потому, что с гулкой площадки донесся женский голос:
— Слушай, а здесь, похоже, открыто…
Черт, черт, черт, надо же, дерьмо какое! Это ведь он, Никита, не захлопнул дверь, заскочив в квартиру Kopaбeльникoffa всего лишь на пяток минут. На пяток минут, как ему тогда казалось. За тигровой орхидеей, приведшей его прямиком в западню!
— И что? — мужской голос оказался рассудительнее женского.
— Ну, если открыто — может, мы войдем?
— Не думаю, что это хорошая идея… Вот-вот, совсем нехорошая! Это ты, парнишка, правильно подметил!…
— А по-моему, ничего, — никак не хотела униматься невидимая Никите бабенка. — Зря, что ли, мы сюда приехали?
— Не знаю… Но ты же видишь сама…
— Как хочешь… А я вот войду.
Спустя секунду голос переместился в прихожую, и Никита затаил дыхание. Обладательница голоса наконец-то материализовалась — во всяком случае, сквозь дверную щель Никита смог рассмотреть безмятежный глянцевый профиль и глупые, смоделированные гелем волосики. На лицо крупной косметической фирмы девчонка не тянула, но на победительницу конкурса «Мисс года» где-нибудь в автономной республике — очень даже… Следом за королевой красоты в прихожую ввалился и паж, такой себе кобелек из разряда жиголо.