Любовное писбмо короля Георга
Шрифт:
— Совершенно ясно, что на таком расстоянии ошибиться невозможно,— тихо сказал помощник прокурора следователю,— и Годю явно не могли ни с кем перепутать беглеца, или, иными словами, убийцу.
— Верно,— кивнул тот.— Но не обманывают ли они? И действительно ли там был господин Лебок? Давайте продолжать, если вы не против!
Все вернулись в дом и вошли в просторную комнату, стены которой сплошь закрывали стеллажи с книгами. Мебели почти не было, основное место занимал большой стол, тот самый, в котором оказался взломанным один из ящиков. Комнату украшал большой портрет старика Вошреля в
— Войдя в дом, вы больше не видели господина Лебока, Годю? — продолжал допрос следователь.
— Нет, мы услышали стоны и побежали в эту комнату.
— Значит, господин Вошрель был еще жив?
— О, едва-едва, бедняга! Он лежал на животе, а между лопаток торчал нож... Мы опустились на колени... несчастный старик что-то бормотал...
— Вы разобрали слова?
— Нет... только одно... Старик несколько раз повторил имя Лебока... а потом дернулся и помер. Тогда мы обежали весь дом. Но господин Лебок исчез. Должно быть, выскочил из окна кухни и удрал по тропинке, которая неприметно доходит до самого его дома... Ну, а мы пошли в участок и все выложили...
Следователь задал еще несколько вопросов, заставил троих Годю снова чётко и ясно повторить обвинение, выдвинутое ими против господина Лебока, и повернулся к последнему.
Тот слушал, не перебивая, и ни малейшее проявление гнева не нарушило невозмутимо спокойного выражения лица. Казалось, господин Лебок считает историю Годю непроходимо глупой и не сомневается, что правосудие увидит эту глупость так же ясно, как он сам. Кому придет в голову опровергать подобную чушь?
— Вам нечего сказать, господин Лебок?
— Не могу сообщить ничего нового.
— Значит, вы продолжаете утверждать...
— Я продолжаю настаивать на том, что вам известно не хуже, чем мне, господин судебный следователь, и это чистая правда. Все жители Фонтина, которых вы допрашивали, в один голос заявили: «Господин Лебок никогда не выходит из дому днем. В полдень ему приносят из харчевни второй завтрак, а потом, с часу до четырех, он читает у окна и курит трубку». В тот день стояла прекрасная погода. Я распахнул окно, и пятеро прохожих — пятеро! — видели меня сквозь решетку ворот, как, впрочем, и каждый день в это время.
— Я вызвал их на вечер.
— Прекрасно, соседи подтвердят прежние показания. А поскольку я не обладаю способностью раздваиваться, и, следовательно, не могу находиться одновременно здесь и у себя дома, то вам придется признать, ваша честь, что никто не видел меня выходящим из «Хижины», мой друг Вошрель не произносил моего имени перед смертью и, в конечном счете, что Годю — просто подлые мерзавцы.
— Значит, вы поворачиваете обвинение в убийстве против них?
— О, это только предположение...
— Однако пожилая женщина, матушка Дениза, собиравшая неподалеку хворост, утверждает, что разговаривала с ними, когда из «Хижины» послышались крики.
— Она разговаривала только с двоими. А где был третий?
— Чуть поодаль.
— Старуха его видела?
— Она полагает,
— В таком случае, господин судья, ничто не доказывает, что третий Годю не находился здесь и не совершил черного дела. Кто знает, может, двое остальных держались поблизости, чтобы в нужный момент перелезть через стену и не только не помочь жертве, но, напротив, заглушить крики и прикончить ее?
— Но тогда почему они обвиняют именно вас?
— У меня есть крохотные охотничьи угодья. Годю — неисправимые браконьеры. Несколько раз по моим указаниям их брали с поличным и штрафовали. И вот сегодня, коль скоро им нужно кого-то обвинить, чтобы выпутаться самим, негодяи решили отомстить.
— Как вы говорите, это только предположение... Но зачем им понадобилось это убийство?
— Приятия не имею.
— Как вы думаете, что могли украсть из ящика стола?
— Не знаю, господин судья. Мой друг Вошрель, что бы там ни говорили, вовсе не был богат. Все свои небольшие сбережения он хранил у биржевого маклера и ничего не держал в доме.
— Может, у него были какие-то ценные вещи?
— Ни одной.
— А книги?
— Далеко не сокровища, как вы сами можете убедиться. И Вошреля это очень огорчало. Он мечтал купить редкие, старинные издания. Но, увы, средств не хватало.
— Господин Вошрель никогда не разговаривал с вами о братьях Годю?
— Ни разу. Как бы мне ни хотелось отомстить за гибель своего несчастного друга, напраслину возводить не стану.
Допрос продолжался. Следователь забросал братьев каверзными вопросами. Но в конечном счете результат оказался мизерным. Выяснив несколько второстепенных деталей, служители закона поехали в Фонтин.
Дом господина Лебока, расположенный на самой окраине, был не больше жилья его покойного друга. Сад окружал крепкий высокий забор. Сквозь решетку ворот виднелся выбеленный известью кирпичный домик, а перед ним — небольшой круглый газон. Как и в «Хижине», расстояние от ворот до дома — не больше пятнадцати метров.
Судебный следователь попросил господина Лебока сесть так, как он сидел в день убийства. Тот уселся у окна, положив на колени книгу, и закурил трубку.
И тут тоже ошибиться невозможно — любой прохожий, кинув взгляд в сторону дома, должен был отчетливо увидеть господина Лебока. Все пятеро свидетелей — крестьяне и лавочники Фонтина — подтвердили прежние показания. Таким образом не осталось никаких сомнений, что господин Лебок с часу до четырех сидел дома, и это так же верно, как то, что сейчас он сидит у окна на глазах у стражей закона.
Те не могли скрыть растерянности, и когда Бешу представил судебному следователю своего друга Барнетта, назвав его на редкость проницательным детективом, господин Формери не смог сдержать беспокойства.
— Очень запутанная история, правда, сударь?
— Да, что вы об этом думаете? — поддержал Бешу, знаком напомнив Барнетту обещание вести себя вежливо.
Джим Барнетт до сих пор не проронил ни слова, и все расспросы Бешу оставались тщетными. Детектив лишь покачивал головой.
— Вы правы, господин судебный следователь, очень запутанная история,— с самым любезным видом отозвался он.