Любовное приключение

Дюма-отец Александр

Не кажется ли вам, что эта проблема, вроде бы совсем простая: «Почему во Франции пьют в основном плохой кофе?» — имеет чисто политическое разрешение.

Я повторяю, именно политическое.

Во Франции употребляли хороший кофе со времени его открытия и вплоть до установления континентальной системы, то есть с 1600 до 1809 года.

В 1809 году сахар стоил восемь франков за фунт; этим мы обязаны появлению сахара из свеклы.

В 1809 году кофе стоил десять франков за фунт; этим мы обязаны появлению цикория.

Положим,

свекла — это еще куда ни шло. Как охотнику мне не бывает досадно найти в ту пору, когда хлеб сжат, овес собран, а клевер и люцерна скошены, два или три арпана сахарной свеклы, где на каждом шагу рискуешь вывихнуть себе ногу, но где прячутся молодые куропатки и укрываются зайцы.

Кроме того, сахарная свекла, запеченная в золе (заметьте, не в печке) или в течение суток маринованная в хорошем уксусе (заметьте, не в немецком уксусе), — это очень неплохое блюдо.

Но цикорий!

Каким ужасным божествам приносится в жертву цикорий?

Один из льстецов Империи сказал: «Цикорий освежающ».

Это просто невероятно, что можно заставить сделать французов при помощи слова «освежающ».

Говорили, что французы были самой умной нацией на земле, но следовало бы сказать, что это самая горячая нация.

Повара завладели словом «освежающ», и, прикрываясь этим словом, они травят каждое утро своих хозяев и разбавляют кофе на треть цикорием.

Вы можете добиться чего угодно от своей кухарки: чтобы она меньше солила, чтобы она сильнее перчила, чтобы она довольствовалась скидкой в одно су с фунта, которую ей дает мясник, бакалейщик и зеленщик.

Но вы никогда не добьетесь того, чтобы ваша кухарка не добавляла цикорий в ваш кофе.

Самая лживая кухарка теряет осторожность, когда дело касается цикория. Она преклоняется перед цикорием, она восхваляет его, она говорит своему хозяину:

— Вы слишком разгорячены, сударь, это для вашего же блага.

Если вы прогоните ее, она уйдет из вашего дома с гордо поднятой головой, презрительно глядя на вас.

Она жертва цикория!

Я совершенно уверен, что существует тайное общество среди кухарок с кассой взаимопомощи для любительниц цикория.

Так вот, бакалейщики, видя такое, приняли на свой счет высказывание:

«Audite et intelligite» note 1 Они и поняли, даже не самые понятливые, как говорят бельгийцы.

Прежде цикорий продавали отдельно (еще оставалась какая-то совесть). Сейчас продают кофе с цикорием, как продают шоколад с ванилью.

Послушайте, любители кофе, те, что пьют чистый мокко, а не какие-то смеси, состоящие на треть из сорта мартиник и на треть из сорта бурбон: покупайте мокко в зернах.

Note1

Слушай и разумей (лат.)

Вы говорите себе: «Я поджарю и перемелю его

сам. Я запру его на ключ, а ключ спрячу в карман. У меня есть спиртовка для варки кофе, я приготовлю себе кофе на своем обеденном столе и таким образом избегу цикория».

И в итоге вы отравлены!

Лавочники придумали литейную форму для кофейных зерен, как оружейники изобрели литейную форму для пуль.

В результате ваш кофе, вами же поджаренный, перемолотый и запертый на ключ, а затем вами же приготовленный, на треть состоит из цикория.

С тех пор как появился цикорий, лавочники стали очень изобретательными!

Все это я рассказал моей спутнице, когда услышал, как она заказала по-немецки кофе со сливками.

И знаете, что она ответила на мою обличительную речь?

— Я не питаю отвращения к цикорию: он полезен для крови.

Следовательно, и в Германию, и даже в Венгрию проникло это не только антикулинарное, но я бы сказал больше — антихудожественное воззрение: «Цикорий освежающ!»

Я отодвинулся от Лиллы. Мне было отвратительно видеть, как эти губки, свежие, как лепестки розы, эти жемчужно-белые зубы касаются такого отвратительного напитка.

Я решил прогуляться.

В голубоватой дали уже можно было видеть, как вырисовываются темно-синие высокие холмы, которые окаймляют Рейн и, сходясь, образуют столь живописный проход Лорелей.

Я гулял до тех пор, пока, по моим расчетам, чашка кофе со сливками не была выпита.

После этого я вернулся.

Я нашел свою спутницу оживленно беседующей с очаровательной женщиной лет двадцати трех-двадцати четырех, пышнотелой блондинкой с гибкой талией.

Мне показалось, что эти две женщины говорят обо мне.

Я не только догадался, что они говорят обо мне, но и понял, что они обсуждают.

Увидев, что мы вместе с Лиллой приехали на пароход, симпатичная венка — а блондинка была из Вены — расспрашивала ее, кем мы приходимся друг другу.

И моя спутница ответила чистую правду, что мы были только друзьями, и ничем более.

Само собой разумеется, ее собеседница не хотела в это верить.

Я подошел, и по тому, как я весьма уважительно разговаривал с г-жой Бульовски, ее соотечественница могла заметить: то, что она услышала, было неоспоримой истиной.

Завязался общий разговор.

Лилла представила меня прекрасной путешественнице как своего друга, а ее отрекомендовала мне как пылкую почитательницу французской литературы, что позволило мне получить свою долю восхищения, распределенного между моими собратьями по перу.

Обворожительная венка говорила по-французски как парижанка.

Я не знаю, как ее зовут, и, следовательно, не могу скомпрометировать ее нарисованным здесь портретом, но у меня есть основание думать, что если бы я путешествовал с ней как с Лиллой и через четыре дня и четыре ночи она бы представила меня как друга, то это было бы далеко не правдой.