Любовные доказательства
Шрифт:
— Нет, — удивилась я, — как отравлен? Он только что здесь бодрствовал и разговаривал на каком-то восточном наречии, что-то вроде «дзянь-минь».
— Вот видите! — торжественно произнес «бобрик». — Она еще застала его в живых. А яд подложили, именно когда она пришла. Это очень сильный быстродействующий яд.
— Что ж, вот уже два свидетеля — я и Стасик, утверждают, что именно вы отравили Курицина. И если вы не признаетесь, мы будем вас пытать.
Будущие дипломаты сгрудились вокруг меня. На стол лег блестящий черный
— Если вы не признаетесь, зачем вам нужна смерть Курицина, мы вам станем отстреливать по одному пальцу.
— Но мне не нужна смерть вашего Курицина! Я вообще с ним не знакома! — закричала я. — Вы что, с ума сошли?
— Вы с ним разговаривали последней, — вмешался в разговор бордовый блейзер. — Вы специально сели с ним рядом, вы плеснули ему вино с ядом, вы убили его.
— Да я не разговаривала с ним!
— Значит, вы убили его молча.
— Пытать ее! — раздались голоса. — Линч!
— Линч! — закричали без пяти минут дипломаты, и каждый опустил большой палец вниз.
— Палач, делай свое дело, — мрачно кивнул «хирург», который был у них за главного, и сжал в руке пистолет.
«Бордовый блейзер», здоровенный детина под два метра, вытащил меня из-за стола, накрутил мои длинные волосы на одну руку, а другой схватил меня «за шкирку» и поволок к окну. Я орала и упиралась. Я пыталась его укусить. Но всё же я предполагала, что это — лишь дурная шутка, не более, пока он не выпихнул меня за окно, да так, что я повисла на его руках на уровне седьмого, этак, этажа, над шумящим Ленинским проспектом.
Оказывается, уже стемнело, шел дождь, внизу мчались машины с включенными фарами, а я болталась в руках этого негодяя, цепляясь ногами за подоконник. Вдруг блузка моя затрещала, и я подумала с ужасом: «Это — все!» Мне стало безумно жалко детей — такие маленькие… Я закричала и зажмурилась.
«Блейзер» втащил меня в комнату.
На пороге стоял Серый.
— Робик нашелся! — обрадованно сообщил он. — Сейчас придет.
Я вырвалась из рук «бордового» и выскользнула вон. Увидела Надюшку — она мирно танцевала с Борей, схватила ее за руку, потащила:
— Бежим, бежим!
— Что с тобой? — перепугалась она. — Здесь так интересно. Серый мне показывал одну комнату — так там всё в чучелах животных. Даже леопард есть!
— Бежим, — я дернула ее за руку.
— А как же Серый? — спросила она.
Но я уже тащила ее к дверям. Боря шел следом:
— Девчонки, что с вами?
Тут Надюшка заметила, что блузка на мне порвана и что меня бьет колотун.
— Бежим! — в изнеможении простонала я.
Мы выскочили за дверь и понеслись по лестнице. Нас кто-то преследовал. Тысячи ног топотали прямо за спиной. Тысячи ртов орали:
— Не выпускайте их — они нас сдадут.
Мы выскочили на улицу, я кинулась наперерез «зеленому огоньку»:
— Гони!
Через пятнадцать минут я была дома. Рухнула в постель и тут же заснула.
Наутро муж сказал:
— Ну и напилась же ты вчера! Ничего мне даже не рассказала. Примчалась и сразу вырубилась. Ну что — устроила Надюшке личное счастье? Перевесила ее чаша?
К вечеру зашли Надюшка с Серым.
— Чего это мы вчера так умчались? — прощебетала она. — Там было так интересно.
Потом отозвала меня в сторонку, прошептала:
— Серый явно ко мне неравнодушен…
— Какое это для меня счастье! — сказала я, но она не почувствовала иронии.
Отозвал меня и Серый:
— Ты уж прости, что вчера все так вышло… Ребята, оказывается, решили расслабиться, накололись, переборщили. Неизвестно, что им там померещилось, за кого они тебя приняли. Перетрудились, наверное, в своей разведшколе, специалисты! А так они ребята совсем не плохие…
После этого я окончательно поняла — все, пора мне креститься! Думаю, приду, поставлю свечку Господу и Матери Божией, попрошу их меня защитить, спасти и сохранить. Ниспослать мне хорошего священника, пастыря доброго.
Отправилась в церковь, едва дошла до метро — бац! — в глаз мне попала соринка. Но какая! Казалось, она больше глаза, она застит все, она мучает, она заставляет закрыть руками лицо и плакать, плакать, плакать… Почти вслепую доплелась до дома. Промыла глаз кипяченой водой, поморгала в воде. Глаз остался красным, но соринка вышла. Соринка вышла, да служба кончилась. Это напомнило мне злодея Щуровского с его кровотечением из носа.
Пошла в церковь на следующий день. Единственные босоножки у меня — на каблуках. Едва добежала до метро — каблук хрустнул и обломился. Скинула босоножки, дотащилась домой — босиком по асфальту.
Пошла в храм на третий день, — купила себе спортивные тапочки. Застряла в лифте. Так и просидела там два часа, пока монтер не проспался.
Поняла — нет, одной в церковь мне не попасть. Попрошу праведника привести меня за руку и стать моим крестным. Позвонила благонадежному положительному церковному человеку — отвези меня в церковь, помоги покреститься. Он сказал:
— Поедем в Отрадное, там тебя и покрестят.
Встретились с ним на вокзале. Боялась — отменят электричку — нет, вот она, вовремя. Думала — не остановится она в Отрадном, что-то мы наверняка перепутали — нет, вот она, церковь, красавица, вдалеке, перейди поле, и ты там, в объятиях Своего Господа…
И вдруг мой будущий крестный стал о чем-то спорить со мной. Тон такой брюзгливый взял. Я ему — возражать. Он — как брякнет что-то ну очень уж несправедливое и оскорбительное. Я ответила. Почти дошли до церкви, но чувствую — нельзя в таком виде идти, надо поостыть, успокоиться, примириться с ближним, с праведником, который меня привез.