Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 2
Шрифт:
— Но ведь ваш Аргус не замедлит известить графа Риэлу о сегодняшнем ужине?
— Тем лучше.
— Вы хотите сказать, тем хуже.
— Может быть, сударь считает, что это скомпрометирует его, или же сударь просто испугался?
— Если я и боюсь, то единственно за вас. Мне не хотелось бы явиться причиной разрыва, неблагоприятного для вас.
— Вы очень деликатны, но можете не беспокоиться. Чем больше я буду злить старого графа, тем сильнее он станет любить меня, а примирение после каждой ссоры обходится ему недёшево.
— Ах, так! Значит, вы не любите его?
— Мне? Любить его? За кого вы меня принимаете? Человека, у которого я на содержании!
— И который осыпает вас подарками, какие только можно вообразить. К тому же, ради вас он пренебрегает влиятельнейшими
— Но взамен он может удовлетворять свою безумную страсть, или вы полагаете, что это доставляет мне удовольствие?
— Вы рискуете прослыть неблагодарной.
— А мне наплевать, что будут говорить! Я соглашаюсь любить графа... чтобы разорить его. К несчастью, он настолько богат, что я уже потеряла всякую надежду.
Она велела принести карты, и мы уселись за примиеру, игру настолько сложную, что в ней бесполезны и ловкость, и умение. Остаётся представить всё воле случая. Я проиграл дюжины две пистолей, которые выложил с улыбкой, беспечной лишь с виду, принимая в соображение состояние моих финансов. Нина, смеясь, забрала выигрыш и обещала мне возможность отыграться. Ужин был восхитителен и неоднократно прерывался эротическими движениями. У этой странной женщины чувства были развиты нисколько не более, чем сердце — она предавалась наслаждению с холодной грубостью. Весь следующий день я провёл возле неё, и мы возобновили игру. Уже через несколько дней в моём кошельке появилось триста пистолей, в которых, понятно, у меня была большая нужда.
Наконец, сеньора получила от своего любовника уведомление, что может без опасений ехать к нему в Барселону. Король приказал епископу считать Нину особой, причисленной к городскому театру, и ей было позволено провести там всю зиму под условием пристойного поведения. Сообщая мне эту новость, Нина сказала: “Теперь вы можете ехать, но не забудьте явиться ко мне в Барселоне и бывать у меня каждый вечер, но никак не раньше десяти часов. В это время граф избавляет меня от своего общества”.
Само собой разумеется, что я не воспользовался бы сим приглашением, если бы не те пистоли, которые она так охотно проигрывала мне. Я покинул Валенсию за день до её отъезда и согласно нашей договорённости ждал в Таррагоне, где мы провели вместе ночь. В Барселону мы въехали по отдельности, и я остановился в гостинице “Санта Мария”. Хозяин, уже уведомленный о моём приезде, встретил меня с наивозможной предупредительностью и, напустив на себя таинственный вид, сказал, что получил приказ удовлетворять все мои желания. Эти действия дамы показались мне весьма неосторожными. Правда, внешность хозяина свидетельствовала о привычке к подобным делам, а его манера держаться показывала, что этот человек умеет молчать. Но, с другой стороны, Нина находилась под покровительством самого генерал-губернатора, к услугам которого во всякое время были все полицейские ищейки. И, скорее всего, сей достойный вельможа не испытывал ни малейшего желания сносить шутки по поводу предмета его чувств. Сама Нина говорила, что нрав у него вспыльчивый, ревнивый и мстительный. Когда хозяин сказал, что для меня приготовлен особый экипаж, я спросил его, кому обязан таковым лестным вниманием.
— Домне Нине, — отвечал тот с улыбкой.
— Я весьма поражён, что эта дама столь печётся обо мне, но подобный расход не соответствует состоянию моего кошелька.
— За всё уже заплачено, сударь.
— Но я не допущу этого.
— Однако и я не могу ничего взять от вас.
Его решительный ответ заставил меня задуматься и навёл на довольно грустные мысли. Я имел рекомендательное письмо к дону Мигелю Севаллосу и на следующий же день получил, благодаря его содействию, аудиенцию у вице-короля. Граф был небольшого роста, что сочеталось у него с неловкими и грубыми манерами. Он принял меня стоя, не желая, видимо, приглашать садиться. Я обратился к нему по-итальянски и получил ответ на испанском. Зная тщеславие графа, я в течение всего разговора усердно титуловал его превосходительством. Он больше всего говорил о Мадриде и столичных развлечениях, из чего я заключил, что в Барселоне не приходится надеяться на многое. Он также пожаловался на синьора Мочениго, который, вместо того, чтобы ехать в Париж через
У нас было договорено, что я явлюсь только после того, как она даст мне знать, но никаких известий от неё я не получал и терялся в догадках. Мне почему-то не приходило в голову, что граф проводит свой медовый месяц и занимает прелестницу все ночи подряд. Наконец, я получил записочку от своей принцессы, она назначала мне рандеву на десять часов.
Наша встреча была довольно церемонной, но я отнёс её сдержанность на счёт присутствия сестры — женщины лет сорока с внешностью настоящей дуэньи. По правде говоря, меня вовсе не огорчало то, что Нина называла препятствием, поскольку я не испытывал ни малейшего к ней влечения. Впрочем, из чувства деликатности я почитал себя обязанным продолжать свои визиты, хотя одно с виду незначительное происшествие и должно было бы побудить меня покончить с ними. Однажды я спокойно прогуливался по городу, когда ко мне подошёл офицер валлонской гвардии и учтиво произнёс:
— Сударь, я хочу обратиться к вам по делу, которое меня совершенно не касается, но зато должно в высшей степени интересовать вас.
— Объяснитесь, сударь, я буду весьма признателен за ваше сообщение.
— Превосходно. Вы иностранец и, возможно, не вполне знакомы с испанскими нравами, а поэтому даже не представляете, какому риску подвергаете себя, бывая каждый вечер у сеньоры Нины.
— И какая же опасность грозит мне, сударь? Граф знает о моих ночных визитах и, полагаю, не имеет ничего против.
— Вы можете ошибаться. Граф, конечно, осведомлён о ваших ночных посещениях его любовницы. И не выражает своего неудовольствия лишь потому, что страх перед ней пересиливает ревность. Но знайте, истый испанец не может любить и не ревновать. Поверьте мне, сударь, в ваших же интересах не видеться больше с Ниной.
— Благодарю за совет, но я не смогу им воспользоваться. Это означало бы заплатить даме за её благожелательность самой низкой неблагодарностью.
— Значит, вы будете продолжать свои посещения?
— До тех пор, пока граф не сочтёт нужным выразить мне неудовольствие, я буду иметь честь свидетельствовать сеньоре свои чувства.
— Граф счёл бы ниже своего достоинства обращаться к вам, как это делаю я. — Сказав это, мой офицер удалился.
14 ноября, явившись к Нине, я застал у неё некую подозрительную личность, которая показывала ей портрет-миниатюру. Человек сей оказался никем иным, как подлым Пассано, чьё имя, к моему великому несчастью, встречается на страницах этих воспоминаний. Кровь ударила мне в лицо, но я сумел сдержать себя. Я сделал Нине знак пойти в соседнюю комнату и там потребовал сейчас же выставить этого мерзавца за дверь. Она возразила, что это художник, который предлагает снять с неё портрет.
— Это никакой не художник, а жулик, и мне он прекрасно известен. Гоните его, или я сию минуту ухожу.
Тогда Нина позвала свою сестру и перепоручила ей окончить дело. Пассано ушёл в ярости, выкрикивая, что я “ещё пожалею об этом”. И в самом деле, как явствует из последующего, мне пришлось раскаяться.
Двери дома, который занимала сеньора, выходили в довольно тёмный и узкий тупик. Его надо было непременно пройти, прежде чем оказаться на улице. Пробило полночь. Я простился с дамами и вышел, но не сделал и двадцати шагов, как меня с силой схватили за воротник. Мне удалось освободиться, нанести нападающему яростный удар локтем и отпрыгнуть назад. Я обнажил шпагу и сделал молниеносный выпад в сторону другого человека, бросившегося на меня с поднятой палкой. Засим я поспешил перелезть через ограду и очутился на улице. Оглушительный пистолетный выстрел заставил меня бежать со всех ног, но я упал, а когда поднялся, забыл подобрать свою шляпу. В полной растерянности и всё ещё не выпуская из рук шпаги, добрался до гостиницы и рассказал обо всём хозяину. Я не был ранен, но избежал этого каким-то чудом — мой кафтан был пробит двумя пулями как раз около груди.