Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 2
Шрифт:
Как заметил Хэвлок Эллис, “во всём мире найдётся немного книг, доставляющих большее удовольствие, чем мемуары Казановы”. Однако ни одно другое сочинение подобного рода не вызывало столь ожесточённых споров как среди тех, кто считает их паутиной лжи, так и среди апологетов. Впрочем, неясности благодаря стараниям учёных мало-помалу разрешаются, и там, где Казанову можно проверить, он большей частью оказывается правдивым. А ведь он писал свои воспоминания между 64 и 73 годами. Конечно, хотя множество заметок и поразительная память позволили ему создать связное повествование, он часто путает даты, смешивает последовательность событий и неправильно их объясняет.
Несмотря на всю свою откровенность, он иногда слишком благоприятно для себя комментирует некоторые обстоятельства. Часто, сознаваясь в сомнительных делах, он тут же умалчивает о других неприятных фактах. Может быть, память была слишком добра к нему, чего нельзя сказать о беспощадных критиках. Там, где невозможно проверить его утверждения —
Итак, неужели приключения всё-таки пришли к концу, завершившись в тихой библиотеке мелкого принца, и отныне паутина и пыль будут обволакивать дряхлеющее тело, а ум станет добычей ржавчины?
Теперь он изгнан, забыт миром — тигр загнан в клетку. Никогда уже блестящий кавалер де Сенгальт не пронесётся метеором по европейским столицам, а игрокам у столов фараона не придётся дрожать в надежде или страхе при его появлении. И Венера навсегда потеряла самого постоянного, самого страстного своего поклонника. Невероятно! Но разве нельзя устроить жизнь сообразно своим желаниям? Впрочем, первоначально, пока сам граф жил в замке, ещё выпадали светлые дни — торжественные обеды с обильной едой и изысканными винами, на которые Казанова набрасывался с волчьим аппетитом; беседа, напоминавшая прежние времена; и балы с их одурманивающей близостью красивых женщин, от которых исходил аромат будуара. Иногда приезжали гости пить соседние теплицкие воды, например, добродушно-цинический принц де Линь, дядюшка Вальдштейна, человек большого света; или Лоренцо Да Понте, или другие; все они любят посплетничать, послушать его поразительные рассказы. Ведь, в конце концов, во всей компании никто не мог сравниться с Казановой блестящим остроумием и замечаниями убийственной мудрости. Это — мгновения иллюзорного счастья, за которые старый авантюрист был так признателен Вальдштейну. Однако уже с самого начала ему пришлось узнать, что даже сахар бывает горьким: если приезжало много гостей, графский дворецкий Фельткирхнер, ненавидевший Казанову, давал ему место лишь за боковым столом. Возможно, это было и справедливо — ведь он не принадлежал к этому обществу ни по возрасту, ни по положению, и лишь немногие знали язык, на котором он говорил. Казанова пытался говорить по-немецки — его не понимали, а когда он сердился, вокруг только смеялись. Смеялись и когда он показывал свои французские стихи или, жестикулируя, читал своего любимого Ариосто. Его поклоны при входе в залу, выученные у знаменитого парижского балетмейстера Марселя, его манера танцевать по-старинному менуэт, его бархаты, перья и застёжки, всё, вызывающее восхищение в прежние времена, теперь служило лишь поводом для насмешек, и он, не умея сдержаться, кричал: “Все свиньи, все якобинцы!”
Было хуже, когда граф уезжал, и старик оставался во власти дворецкого и подобных ему слуг. Они даже не пытались скрыть свою неприязнь. Да и Казанова, раздражённый столь противным его натуре бездействием, преувеличивал мелкие уколы до фантастических размеров. Он сделался жертвой мании преследования. Все были в заговоре против него! Повар испортил его кофе и погубил макароны; суп подавали или холодным, или обжигающе горячим; ему нарочно дали плохую лошадь, когда надо было ехать в Теплиц; всю ночь лаяла собака, а охотничий рог просто сводит с ума. И всё это — козни дворецкого. Кто научил служанку зажигать огонь его рукописями? Фельткирхнер. Кто подговорил курьера толкнуть его на улице? Фельткирхнер. А кто уж, как не Фельткирхнер, выдрал из книги его портрет и повесил в отхожем месте с непристойной надписью? Этот дворецкий настраивает против него даже самого графа. Почему Вальдштейн первый не поздоровался с ним и дал кому-то книгу без его ведома? Граф не представил его знатному иностранцу, приехавшему посмотреть шпагу, которой был заколот Валленштейн, и даже не разбранил грума, не снявшего шляпу перед библиотекарем. Разве это можно терпеть? И случалось, Казанова не выдерживал. Вооружившись рекомендательными письмами принца де Линя к какому-нибудь владетельному герцогу или берлинским евреям, он исчезал, оставив прощальное письмо, на что граф лишь смеялся и говорил: “Всё равно вернётся”. И действительно, поиски старых друзей, попытки возобновить былую жизнь или же отыскать родственников кончались неудачей. Уже через несколько недель он приезжал обратно.
Но, как он сам любил говорить, пока есть жизнь, всё хорошо. Его неиссякаемая энергия, не в силах удовлетвориться склоками с прислугой, искала другого выхода. Любовник, дуэлянт, карточный аферист теперь взялся за перо. Он покажет миру, что нисколько не хуже Вольтера! Затмит этого шарлатана Руссо. И если не ему суждено блистать в поэзии, политике, математике, то кому же другому? И вот в 1790 году он издаёт работу об удвоении куба, признанную
Подобные труды всецело заняли бы время и энергию любого другого человека, но для него это были лишь побочные плоды, создававшиеся в свободные минуты между главным делом — мемуарами. И они становятся чем-то большим, чем просто воспоминания. Это настоящая исповедь. Он так бы и назвал их, если бы не “этот шарлатан”, похитивший у него заглавие. Казанова уже написал небольшую часть и выпустил приватным изданием только для друзей: “История моего бегства из Свинцовой Тюрьмы”. Его часто просили рассказать об этом, но рассказ требовал не меньше двух часов, а ему уже становилось трудно говорить подолгу. Это, однако, было лишь приключение и оставляло мало места для ума и души. Но в его признаниях будет всё. Он скажет правду и не пощадит себя.
Казанова несколько раз переписывал вступление, в одном варианте даже упоминал о своём родстве со вселенским духом. Но, отбрасывая мало-помалу претенциозную философию, он сделал предисловие истинным произведением искусства. И всё-таки он переписывал его снова и снова, и последний вариант правил совсем незадолго до смерти.
Вспоминая прошлое, Казанова словно возвратил себе молодость. Он забыл болезни и оскорбления Фельткирхнера. Он непрерывно работал. Вскакивал с постели, чтобы писать и переписывать заново. Как он сообщал одному из своих всё ещё многочисленных корреспондентов, даже в сновидениях книга не оставляла его.
И когда работа была уже наполовину сделана, им вдруг овладело желание опубликовать её, хотя прежде он во всеуслышание заявлял, что ни одна строка не появится до его смерти. Некоторые части мемуаров были прочитаны друзьями и прежде всего принцем де Линем, который, восхитившись откровенностью автора, советовал непременно выпустить их в свет. Казанова не колебался более и послал один том рукописи в Дрезден графу Марколини. Однако осторожный и величественный граф, бывший к тому же министром саксонского короля, побоялся напечатать его записки. Ведь Казанова позволял себе слишком резкие выражения и упоминал о многих ещё живых персонах.
Возможно, по причине этой неудачи Казанова заболел и оказался лицом к лицу с единственной по-настоящему неприятной в жизни вещью — со смертью. Его грехи возвратились к нему в виде неизлечимой тогда болезни предстательной железы. За ним ухаживал племянник и некая чопорная дама, Элиза фон дер Реке. Одним из его последних удовольствий был визит дочери Малерба. Казанова знал, что умирает; книга была написана только до 1774 года; и он сжёг большую часть черновых записей, ибо понимал, что его мемуары — произведение искусства, наиболее полно раскрывающее человека из всего, когда-либо написанного, и не хотел оставлять ничего незавершённого. Нераскаявшийся старый язычник умер 4 июня 1798 года.
Долгое время его могила оставалась в неизвестности, да и какая у легенды может быть могила? Сохранялось лишь предание, что железный крест на ней зацепляет юбки девушек, идущих в церковь. Всё же и могила, и даже его кости были найдены. А совсем недавно их потревожили, чтобы перевезти и с почётом похоронить в той самой Венеции, которую Казанова так любил и которая при жизни столь упорно отвергала его.
B.Dobree.Three eighteen century figures. Sarah Churchill, John Wesley, Giacomo Casanova. London, 1962.