Любовные прикосновения
Шрифт:
– Но если дело обстоит именно так, то в чем, по мнению мистера Ливингстона, могла бы заключаться моя помощь? – спросил Милош.
Кат взглянула на него в отчаянии.
– Когда-то тебе не нужно было задавать подобный вопрос! Она вошла в туалетную комнату, примыкавшую к спальне, сняла платье и остановилась, обдумывая, что бы надеть на ночь. У нее был большой выбор соблазнительного белья, и она никогда не прекращала свои попытки возбудить Милоша. Но он не отвечал ей. И вот теперь в нем проснулась ревность. Подозрения мужа оскорбили Кат. Однако ревность – это тоже проявление любви. Катарина решила,
Она накинула тонкий пеньюар и нанесла несколько мазков французских духов, которые купила на черном рынке.
Когда Катарина вернулась в спальню, Милош все по-прежнему сидел на стуле и смотрел через окно на холодную серебристую ночь. Кат подошла к нему, позволив легким дуновениям воздуха распахнуть ее пеньюар.
– Ложись в постель! – сказала она. – Я тебя хочу! Его взгляд все еще был устремлен вдаль, в темноту.
– Если бы я даже и хотел, то все равно ничего не мог бы поделать, – ответил он.
«Для нас или для страны?» Ответ, который прежде остался невысказанным, возник в ее сознании, когда она легла в постель в одиночестве.
Когда Кат на следующее утро спустилась в столовую, горничная вручила ей конверт, адресованный им обоим: ей и Милошу. Внутри лежала сложенная записка, а в ней – визитная карточка Джина с печатью посольства. В записке была выражена признательность за их гостеприимство и извинения за столь ранний отъезд, «обусловленный неожиданными служебными обстоятельствами». Но Кат показалось, что несколько заключительных слов, на первый взгляд довольно невинных, были предназначены только ей: «Если я могу быть чем-нибудь полезен вам, пожалуйста, без колебаний звоните мне в любое время дня и ночи». В свете сделанного им признания его обещание выглядело не чем иным, как завуалированным призывом в его объятия.
Кат сунула письмо в карман и не стала упоминать о нем при Милоше. Проходя мимо одного из множества каминов, в которых в эти холодные зимние дни слуги поддерживали огонь, она бросила письмо на пылающие поленья и смотрела на него, пока оно не превратилось в черный пепел.
Но карточку Джипа с печатью посольства Катарина сохранила.
Отыграв в спектаклях по пьесе Йири, у Кат больше не было необходимости уезжать из «Фонтанов». Впервые за многие годы новые пьесы не шли непрерывным потоком. Театральная жизнь замедлилась, поскольку никто не знал наверняка, как быстро меняющийся калейдоскоп политиков будет влиять на репертуар.
В конце февраля политический маневр, предсказанный Джином, осуществился. Беспартийные были изгнаны из полиции. Массовые демонстрации студентов и других либерально настроенных слоев населения были быстро подавлены. Газеты, позволившие себе критические выпады по поводу этой акции, были закрыты.
Каждый день Милош сидел возле радиоприемника и стоически слушал новости о том, что коммунисты укрепляют свое влияние в правительстве. Потом он уходил, чтобы почитать книгу или покататься на лошади.
– Неужели тебя это действительно не интересует? – спросила его Кат однажды вечером, после того как он выключил радио.
– Я уже боролся, теперь пусть это делают другие, – ответил он.
– Но больше никого нет…
– Масарик по-прежнему
Ян Масарик все еще оставался министром иностранных дел. Добрый друг всех западных народов, он был к тому же самым популярным из всех чешских лидеров. Его отец, Томаш Масарик, стал первым президентом провозглашенной в 1920 году демократической республики. В сердцах чехов он занимал такое же место, как Джордж Вашингтон – в сердцах американцев. Его сына Яна тоже любили и почитали.
– Но ведь Масарик один, – заметала Кат.
– Если я присоединюсь к нему, то нас будет только двое.
– Но ты вдохновишь других. Именно это ты привык делать и делал в тот вечер, когда я впервые…
– Забудь о том, что я привык делать! Я уже не тот человек! – закричал Милош и вышел из комнаты.
Да, подумала Катарина, того человека, которого она любила, больше нет. Но она уже так долго ждала его, что сможет подождать еще немного.
А тем временем она находила утешение в своей жизни в «Фонтанах», с удовольствием работая в теплицах и садах и ухаживая за животными. Но, к сожалению, чем больше времени Кат проводила в пасторальной тишине поместья, тем сильнее ей хотелось иметь ребенка. Природа требовала преемственности. Этот урок был записан в каждом цветке, на каждом поле, снова и снова повторялся при рождении маленьких ягнят и жеребят. Нельзя было игнорировать и чисто практическую необходимость: род Кирменов должен был продолжаться в новых поколениях, теперь не осталось никого, кто бы мог это сделать, кроме нее и Милоша.
По мере того как здоровье Ирины ухудшалось, ее озабоченность по поводу отсутствия наследника все возрастала. Она часто и застенчиво упоминала о том, с каким нетерпением мечтает стать бабушкой. Кат старательно избегала обсуждения со свекровью подобных вопросов и не хотела разочаровывать пожилую женщину тем, что ее мечты о внуках, по всей вероятности, не осуществятся. Но Ирина всегда отличалась проницательностью и требовательностью, и ее не так-то легко было удовлетворить половинчатыми мерами или уклончивыми обещаниями.
– Ты не можешь допустить, чтобы все это пропало! – заявила она Кат как-то утром.
Был свежий, солнечный мартовский день. Катарина помогла свекрови одеться потеплее, а потом повела ее на лужайку и села вместе с ней на одну из скамеек лицом к саду и к замку.
– Я спасала «Фонтаны» не только как памятник архитектуры, – продолжала Ирина. – Все это предназначалось для тебя и Милоша… и для ваших детей.
– Понимаю, – ответила Кат. – И вам это прекрасно удалось. Взгляните, какими замечательными снова стали сады. Почки уже…
Ирина перебила ее:
– Послушай меня, Кат! Не нужно больше никаких отговорок! Прежде чем умру, я должна быть уверена, что чего-то достигла. Но что может успокоить изболевшую душу, кроме уверенности в том, что, несмотря на ужасную бойню, моя семья выжила и сохранила свои традиции. Ты должна обещать мне, что так все и будет!
Кат посмотрела на Ирину. Некогда величественная и грозная, теперь она была хрупкая и изможденная болезнью. Однако глаза ее все еще светились жаждой жизни. Хотя годы, проведенные вместе в тайнике, сблизили женщин, Кат так и не утратила до конца благоговейного страха перед Ириной Кирмен.